Читатель желает знать, что было дальше? Здорово было. Да, все по известной оптической схеме: муж – окуляр, жена – объектив с меняющейся настройкой; но окуляр был любим, обласкан, им гордились, к нему относились чуть иронически-снисходительно, но в то же время и побаивались. А объектив… это был лучший объектив на свете, заслуживающий и не таких стихов, и не такой любви. И может быть, даже не такого окуляра, как я. И мы были едины: я, она и Вселенная. А вверху, в ночи, в щели между раздвинутыми скатами крыши плыл среди звезд… этот, как его? – Марс. Красненький такой.
– Ну-ка прицелимся, радость моя.
Я увидел кирпичного цвета горошину в ущербной фазе с белой нашлепкой у полюса и две искорки во тьме, несущиеся вперегонки близко около нее. А потом все крупнее, отчетливей: безжизненные желто-красные пески с барханами, отбрасывающими черные тени; плато с гигантскими валунами; скалистые горы, уносящие вершины к звездам. И стремительный восход в черном небе двух тел неправильной формы, глыб в оспинах и бороздах – ближняя к планете крупнее дальней.
Утром я дополнил стихи об Аганите строкой: «Чьи бедра так чисты и округлы, что через них можно наблюдать спутники Марса».
В последующие ночи я засек периоды обращения спутников, а по ним легко вычислить и орбиты.
С этого открытия мы и начали наш семейный звездный каталог. Не знаю, как назовут спутники Марса европейские астрономы, когда откроют их (подберут, наверно, что-нибудь поотвратительней из латыни), но мы их назвали, как это принято у нас в Тикитакии: большой спутник – Лемюэль, меньший – Аганита.
Глава девятая
Затруднения казны и честолюбие тестя. Автор вовлечен в заговор. Ограбление по-королевски. Роковой поступок Имельдина
С неудовольствием приступаю к описанию событий, которые принудили меня покинуть остров. Вспоминать об этом горько и сейчас.
Признаюсь: после проникновения в семейную астрономию я даже и на тот тенденциозно-амбициозный доклад академика Донесмана-Тика начал смотреть несколько иначе. Конечно, вопрос о том, что европейцы – дичающие потомки не выдержавших Похолодания тикитаков, пусть лучше останется открытым, но в остальном факт иного пути разумных существ, иной цивилизации на Земле был у меня перед глазами. Это не важно, что многие наши достижения – и те, что есть, и те, что будут, – они имеют не в металле, не в громоздко-сложных конструкциях, а в своем прозрачном теле. Не важно и то, что две самые мощные отрасли знаний – медицину и астрономию – местные ученые не признают науками; действительно, какая же это наука, если без зауми и каждому доступно!
Главное, что они есть, эти знания. Если смыслом разумного существования является познание себя и познание Большого Мира, породившего нас вместе с планетой, Солнцем и звездами, то тикитаки здесь явно далеко впереди. Ибо и каждый из них, и парами, и все они вместе – Глаз, могущий проникать неограниченно как в себя, так и во Вселенную. И я теперь был причастен ко всему этому.
Мы с Агатой по-новому, по-настоящему поняли и полюбили друг друга. Майкл набирал вес, лепетал первые слова; были основания надеяться, что его скелет останется прозрачным и когда он вырастет. Словом, жизнь наладилась, иной я себе и не мыслил; даже с Барбаритой мы притерлись.
И вот в один – да, всего лишь в один – далеко не прекрасный день все разрушилось.
Читатель, вероятно, заметил, что мой тесть и опекун Имельдин был человек, как говорится, обойденный судьбой. Его способности и большие профессиональные знания оставались без применения, приходилось подрабатывать «внутренним декорированием», сомнительным парикмахерским занятием; да и в нем после прискорбного казуса с «Большой Медведицей» его репутация оказалась подмоченной.
Честолюбивые попытки не удавались: по конкурсу в Академию наук не прошел, за хлопоты со мной не наградили, не отметили. И в семье не ладилось. Мы с ним с самого начала сошлись характерами – двое мужчин, которым не везло; как могли, поддерживали и выручали друг друга; вместе претерпевали от Барбариты.
Я немало узнал от него, тесть – кое-что и от меня. Он никогда не называл меня «демихомом» и не одобрял, когда это делали другие. И я был огорчен, что за «пробу на прозрачность» Имельдину ничего не перепало. Только тем и осчастливил нас монарх Зия, что пустил на «звездный бал». Лучше бы он этого не делал!
Королевскую волю не оспоришь, но уязвленный тесть через знакомцев при дворе попытался узнать, выяснить: в чем дело, за что такая немилость?
Оказалось, это вовсе не немилость, а режим экономии: королевская казна переживала трудные времена. Переживала она их потому, что резко сократились поступления из основного источника – от конфискаций имущества чиновников-лихоимцев.
А поступления сократились из-за того, что среди востребованных и вознесенных на различные должности вымогателей и взяточников оказалось меньше, чем рассчитывали: для многих от скорбной жизни в Яме новый свет воссиял, они решили жить праведно или по крайней мере не попадаться.
Если несколько честных (или хоть осторожных) чиновников колеблют государственный порядок – это безусловный изъян системы.
Когда Имельдин узнал об этом, у него быстро созрел новый замысел на основе новой, полученной от меня информации. Я думал, из сообщенных рецептов он выберет крепящие средства, чтобы потчевать своих клиенток; ничего подобного – он занялся слабительными.
Предприимчивый тесть изготовил и проверил на себе действие всех составов.
Подобрал смесь, нейтральную по вкусу, проявляющую себя ровно через два часа, да так, что могла бы вывернуть наизнанку и слона.
Тайком от Барбариты он достал из тайника два хранимых про черный день камешка: изумрудик и сапфир скромных размеров, заправился ими, прихватил пузырек, поднялся во дворец и дерзко потребовал приема у короля по делу большой важности. Зия принял. Имельдин объяснил, что к чему, отпил из пузырька, продемонстрировал действие снадобья.
Все это Имельдин, как и подобает опытному неудачнику, провернул скрытно, даже ко мне более не обращался за консультацией. Я узнал обо всем, когда – это случилось три месяца спустя – нас снова пригласили во дворец на празднество полнолуния и прислали лошадей. Для меня это была полная неожиданность. «Ну, ты сегодня увидишь!.. – приговаривал тесть, потирая янтарными ладонями, когда мы зарысили вверх по дороге. – Ох и будет же!» И, только распалив мое любопытство, выложил дело. Сначала я возмутился так, что остановил коня, слез, передал Имельдину повод и повернул обратно.
Использовать медицинские знания во вред людям – куда это годится!
Тесть преградил мне дорогу.
– Послушай, – произнес он с обидой в голосе, – я ведь мог сказать, что сам изобрел рецепт, – и один получил бы награду и расположение короля. Но я не такой человек. Меня оттесняют – да, но чтобы я сам – нет. Поэтому я сказал его величеству, что все рецепты сообщил Демихом Гули. И знаешь, что ответил король? «В таком случае он больше не Демихом». Вот. А ты!..
