с правопреемниками юридические вопросы утрясены? – поднимаясь, напомнил я. Бабка злобно выпустила из ноздри струйку пара… – Хорошо, еду. Э… минуточку, но не в таком же виде?!
– Да чем же тебе платье царское не к лицу? По мне, так и влюбиться можно, молодец молодцом!
– Не спорю, – охотно согласился я, – но там требуется присутствие очень недоброго молодца, то есть лейтенанта милиции. Вы меня понимаете?
– Охти ж мне, старой, забот на седую голову… – заворчала Яга, скидывая пуховый платок. – Ну пошли что ли, помогу тебе форму милицейскую вернуть.
– Бабуля, имейте в виду, я к ней в ухо больше не полезу.
– Полезешь, соколик, куда ж денешься…
Угу, деваться действительно некуда. Пришлось зажмуриться, сунуть руку и лезть. В другое ухо, естественно (переодевание осуществляется только таким способом). Я чудесам давно не удивляюсь – экстренно выработанная привычка самосохранения целостности психики. Современному человеку с трезвым взглядом на жизнь очень трудно самореализоваться в мире чародейства и колдовства. Приходится либо игнорировать, либо воспринимать как данность и ставить себе на службу. Я предпочитаю второй вариант…
– Форма не мятая, пуговки блестят, сапожки дёгтем натёртые, – пристально оглядела меня бабка, помогая подняться с пола. – Вона с рукавичек соломинки отряхни, портупейку поправь, да и в путь! Спаси уж там, кого успеешь…
Я вывел Сивку-бурку во двор. Восхищённые стрельцы помогли управиться с седлом, поддержали стремя и раскрыли ворота.
– Поехали! – крикнул я, подобрав поводья и тронув лошадиные бока каблуками. Не знаю, что навоображала о себе эта скотина, но тонкую стервозность своего нрава она продемонстрировала сразу же. Во-первых, в ворота она не пошла, ей это неинтересно – она их перепрыгнула! Может быть, кому-то это покажется весело, но лично мне прыжки на три метра вверх и приземление вниз счастья никак не добавили. Я клацнул зубами, едва не прикусив язык, а вдохновлённая кобыла двинула в галоп. Нет, пусти её по городу, мы бы весь народ потоптали на фиг… Лошадь была умной, подобные мысли ей в голову не приходили, она перемещалась длинными балетными прыжками совсем не в ту сторону, куда мне было надо. Я плюнул на горделивость посадки, на прямую спину и прижатые локти, бросил поводья, обхватив Сивку-бурку за шею и молясь не потерять фуражку. Ага… именно фуражка сразу же и слетела где-то в районе Колокольной площади…
– Гляньте, православные, милиция в небесах скачет! – Снизу, задрав головы и придерживая шапки, на меня откровенно любовался народ. – Безмерной отваги человек наш Никита Иванович! Я б так сигать не рискнул, у меня голова одна, и мозги в ей имеются…
Вот так или примерно так меня приветствовали в разных концах города. Отвечать «здрасьте» я не успевал, а госпожа лошадушка резвилась вовсю, упоённо катая меня туда-сюда.
– Лю-ди-и! Какое чудо великое в облаках образовалось – не иначе сам Егорий Победоносец на белом коне рыщет, дракона ищет! Вот тока чего верещит так жалобно, непонятно…
Я не верещал! Я пытался объяснить этой длинногривой дуре, что мы уже два раза пролетели мимо дома Абрама Моисеевича. А нам именно туда и надо! Бесполезно… Может быть, она застоялась без дела, может быть, ей в конюшне скучно, может, просто обрадовалась возможности показать себя во всей красе… не знаю. Пока ясно одно – мы прыгаем…
– Ой, мамочки! Чё деется, чё деется… Мне участковый при всех фуражку именную на маковку бросил! Отметил, стало быть… Мамань, а чё бы это значило? Да ну? Ой, маменька, какое ж мне счастье великое привали-ло-о-о… на сороковом году!
Я закусил губу и, рискуя жизнью, поймал болтающийся повод. Сивка-бурка изумлённо покосилась на меня фиолетовым глазом. Казалось, её дико удивило моё желание взять свою судьбу в свои же руки. Вроде как ей я не доверяю… В результате пятиминутной борьбы эта кобыла обиделась и, не споря ни на что, поставила меня на место. В смысле, вернула во двор родного отделения. Баба Яга снисходительно поглядывала на меня в окошечко:
– Накаталось, дитя малое?
– Бабуль, вы бы ещё не издевались… – устало огрызнулся я, на негнущихся ногах прошествовав в горницу.
– За стол садись, участковый, обед готов. Да, вот фуражечка твоя, стрельцы едва отобрали… – добродушно отмахнулась Яга. – За операцию не переживай, мне уж доклад сделали, что Еремеев Митеньку нашего вовремя к порядку призвал. Не успел молодец наш никого до смерти убить. Надавал без разбору всем четверым по загривкам и повязал старательно. Сейчас они все в тереме царском перед государем совет держат. Горох на тебя сердит дюже, и шишка у него на башке такая, что аж корона набекрень. Ты поговорил бы с Митенькой, чтоб поаккуратней как-то…
– Непременно, – честно пообещал я.
– Врёшь ведь…
– Вру.
– Да рази ж я без понятия, Никитушка… Сама знаю, сколько раз ты с балбесом энтим стоеросовым собеседования рассудительные проводил. Всё знаю, касатик, а только, видать, крест у нас такой… Видать, грешили много, вот нам Митю во искупление и дали. Есть-то будешь, а?
– Буду, – кивнул я.
– Вот и ладненько, давай-ка рученьки белые умой да к столу откушать пожалуй.
– Только вы связь не отключайте, сейчас самое интересное начнётся…
Не началось. В том плане, что скука была зелёная. Слушать совершенно нечего. Алекс Борр, как изворотливый дипломат и прожжённый лжец, легко отмазался ото всех обвинений. О кубке он, естественно, знать ничего не знает, впервые его увидел прямо сегодня в руках господина дьяка и настоятельно требовал сдать драгоценную посудину законному владельцу. К Шмулинсону зашёл из чистого любопытства, булаву нашёл на улице в сугробе, продавать не собирался, хотел лишь оценить и покорнейше просит вернуть её кому следует. От вознаграждения отказывается, ибо хороший поступок уже само по себе благо, и, значит, там, на небесах… Ну и так далее, в том же ключе, таким же текстом. В иное время царские палачи быстро бы выбили из завравшегося негодяя чистосердечное признание, но сейчас обстановка складывалась не в пользу государя.
Неизвестно каким образом в среде иностранных гостей начали муссироваться слухи
