знаменитыми арабскими назер бонюк — амулетами от сглаза!
— Ходжа, ты уверен, что врач-гинеколог должен выглядеть как… как… я даже не знаю, какой кретин согласится в таком виде выйти, на улицу?! — стонал бывший москвич, мелодично позванивая при каждом шаге.
— Ты капризен, словно любимая тёща эмира, — равнодушно отмахивался домулло, локтями прокладывая дорогу в толпе. Многие идущие навстречу бедняки норовили успеть поймать и поцеловать края халата Оболенского. Когда у тебя нет денег на лечение, то, возможно, одно лишь прикосновение к одеждам врача само по себе подарит долгожданное исцеление…
— Видишь, как ты нравишься людям? Один вид твоей бороды вызывает почтение! Ибо если лекарь женских болезней умудрился дожить до седин и не был ни разу обезглавлен ревнивым мужем, это говорит о многом…
— Ходжа, ты сказал «ни разу не был обезглавлен»?
— Не цепляйся к словам, почтеннейший! На чём ты меня перебил? А-а, воистину, это говорит о многом, ибо лекарь женских болезней имеет право осматривать женщину лишь через зеркало и не касаясь её сокровенных тайн похотливыми руками!
— А если и касаясь, то лишь руками в варежках? — навскидку угадал Оболенский, заслужив довольный кивок друга.
Общую поведенческую концепцию он уже уловил, всё-таки не первый раз на Востоке. Да и культурное воспитание современного жителя России не позволило бы ему воспылать грешными мыслями, осматривая бедных больных женщин. Лев о женских хворях, разумеется, кое-что как-то где-то краем уха приблизительно слышал. То есть был уверен, что там всё как у мужиков, симптомы общие — сыпь, чесание, покраснение, ну и так далее…
Знай он, что на деле всё не совсем уж так, а зачастую и близко не так… наверное, потребовал бы смены имиджа. Но по плану ослика-эмира выходило, что кратчайший путь к сокровищнице идёт именно через гарем! А значит, образно выражаясь, придётся нырять в тазик с головой…
— Дошли, — тихо пробормотал домулло, невольно останавливаясь на широкой площади перед дворцом. — Шутки кончились, о мой благородный товарищ по плутням и героическим деяниям… Иди первым.
— Почему я?
— Потому что, как только тебя перестанут расспрашивать и обыскивать, коварный визирь захочет видеть лекаря, невесть с чего пришедшего в гарем. Но, прежде чем он увидит твоё запоминающееся лицо, стражники должны доложить ему о поимке самого Ходжи Насреддина!
— Понятно, — скрипнул зубом бывший помощник прокурора. — Сколько у меня времени потом?
— До ночи, — навскидку прикинул Ходжа. — Меня вряд ли казнят сразу, я буду кормить их сказками, слухами и сплетнями, а поняв, что все сказанное мною лишь базарная ложь, утром меня кинут в лапы палача…
— Будут пытать — не сдавайся, помни о пионерах-героях!
Насреддин улыбнулся другу. Они молча и крепко обнялись на прощанье. Каждый прекрасно понимал, что весь план шит белыми нитками, причём гнилыми и неопрятно, а значит, степень обоюдного риска не предполагала возможности будущей встречи. Причём даже на небесах.
Ну, в том смысле, что каждый попал бы в свой рай — Лев к праведникам в кущи, Ходжа — в шатёр к гуриям. И ещё вопрос, кстати, кто из них веселее бы проводил время. Впрочем, сами парни этой темы в приватных разговорах за бутылкой касались неоднократно, и после долгих (некровопролитных) споров каждый оставался при своём, то есть — свой рай по-любому лучше!
А уже минутой позже Лев Оболенский — Багдадский вор, посрамитель шайтана, враг эмиров, падишахов, беков, баев и прочих (не рифмуйте!) — шёл уверенной походкой, нехарактерными для пожилого человека широкими шагами навстречу судьбе.
— Подъём, Чонкины! — громогласно приветствовал он двух задремавших у входа стражников. — Что, солдат спит — служба идёт?
— Мы не спим, о почтеннейший, — не сразу вскинулись два рослых бородача. — Но кто ты, о человек в странных одеждах?
— Гинеколог с венерологическим креном!
— Прости тебя Аллах, — дружно отодвинулись стражи, прячась за щиты. — Не будем спрашивать, чем ты так прогневил Всевышнего, только зачем ты направил стопы свои к дворцу нашего премудрого эмира?
— Братва, — повинился Оболенский, поняв, что с такими закидонами его могут и не пустить, — давайте ещё раз познакомимся. Итак, чтоб вам было понятнее, я — добрый доктор, то есть врач, в смысле лекарь.
— А-а… ты же вроде назвал себя другим, странным и богопротивным словом?
— Гинеколог? Не обращайте внимания, хлопцы, это не ругательство, это лишь зимбабвийское пожелание увеличения мужского достоинства! Гинеколог вам! Так понятнее?
— Вай мэ, — единодушно обрадовались бородатые воины. — Какой вежливый аксакал, как красиво пожелал нам чего следовало… И тебе гинеколог, почтеннейший! Два раза гинеколог!
— И мне, — согласился Лев. — Так я пройду? Меня там в гареме евнухи дожидаются.
— Им «гинеколог» не желай, обидятся, — напомнили нашему герою, безропотно распахивая перед ним ворота. — Доложись второй страже, уважаемый, они проводят тебя к третьей, а те скажут визирю. Воистину, никто не войдёт во дворец без его ведома…
Оболенский по-военному козырнул, поправил сползающие на нос очки, прошёл сквозь неширокий, посыпанный песком дворик до следующей пары стражников. Там он уже вёл себя умнее, сразу представился лекарем для гарема и был сопровождён в покои для благородных посетителей. Его передали с рук на руки третьей страже, которая и умчалась с докладом к визирю Шарияху, минут на десять оставив Лёвушку одного.
Погуляв взад-вперёд по маленькой комнатке, потыкав пальцем в ковёр на стене и потопав как следует по мраморному полу, новоявленный диверсант убедился, что за ковром никого нет и в подземные тюрьмы-зинданы прямо отсюда скорее всего он никак не провалится. По сути-то, ни малейшей нужды в такой проверке не было, просто он не знал, чем убить время. Визирь не спешил, а по условиям их плана примерно через полчаса после выхода Льва к воротам Насреддин должен будет сдаться городской страже. Было бы не особо приятно, если из-за банальной задержки в делах глава Бухары примет Льва и Ходжу одновременно, безоговорочно разоблачив обоих!
Честно говоря, я до сих пор не могу сам себе внятно объяснить, почему они не воспользовались летающим ковром-самолётом, или, по-восточному, очучан-паласом. Ведь по идее было куда
