И вдруг опа — и нету ничего между Тяготением и Роджером, только Роджерова жопа.
— Да пожалуйста. Рожай от него ребенка. Я буду любить вас обоих — только пойдем со мною, Джесс, прошу тебя… ты нужна мне…
Она щелкает красным рычажком на интеркоме. Вдали тарахтит звонок.
— Охрана. — Голос тверже твердого, слово еще плещет в воздухе аплодисментами, а сквозь сетчатую дверь в гофрированной стене конторы-времянки, воняющей отмелями, уже входят угрюмые караульные. Охрана. Ее волшебное слово, заклинание против демонов.
— Джесс… — бля он что — рыдать собрался? нарастает, как оргазм…
И кто же его спасает (ну, или обламывает ему оргазм)? Да Джереми собственной персоной. Заявляется старина Бобер, разгоняет рынд, и те, щеря клыки, уныло возвращаются дрочить в комиксы «Преступление не окупается», мечтательно любоваться в караулке вырезанными из журналов портретами Дж. Эдгара Гувера или чем они там обычно занимаются, а любовный треугольник внезапно собрался вместе пообедать в Клубе. Вместе пообедать? Это чего тут за хуйня — Ноэль Кауард? В последнюю минуту Джессику одолевает некий фиктивный женский недуг, который оба кавалера идентифицируют как утреннюю тошноту; Роджер убежден, что Джессика ему делает мерзейшую пакость из возможных, а Джереми — что это прелесть до чего интимное пошли со мной, дружочек, на часочек. В общем, парни остаются наедине живо обсуждать Операцию «Обратная вспышка» — британскую программу сборки A4 и запуска в Северное море. А о чем еще говорить-то?
— Зачем? — пристает Роджер: ему охота позлить Джереми. — Зачем их собирать и запускать?
— Ну, мы же их захватили? Что еще делать с ракетой?
— Но зачем?
— Зачем? Черт, да посмотреть, ежу понятно. Джессика говорила, ты… э… математик?
— Сигма умножить на Р от эс поделить на сигму равно единица поделить на корень квадратный двух пи, умножить на экспоненту минус эс квадрат поделить на два сигма квадрат.
— Боже святый. — Смеется, торопливо озирается.
— Старое присловье моего народа.
Как быть с этим, Джереми знает. Сегодня Роджер приглашен на ужин, закрытая неформальная вечеринка в доме Штефана Утгардалоки, бывшего члена правления заводов Круппа в Куксхафене.
— Само собой, можешь прийти не один, — жалит энергичный Бобер, — тут полно шикарных девок из Военторга, уж ты-то запросто…
— Неформальная — значит, пиджачная пара? — перебивает Роджер. Жалко, у него нету. Велики шансы, что вечером его заметут. Вечеринка, где присутствуют (а) представитель Операции «Обратная вспышка» и (б) управляющий Круппа, наверняка укомплектована (в) минимум одним приемником корпоративных сплетен, прослышавшим о Мочеиспускательном Инциденте в офисе Клайва Мохлуна. Ах знать бы Роджеру, что на самом деле задумали Бобер с дружками!
Он и приходит не один, а с матросом Будином, который договорился, чтоб ему подогнали из Зоны Панамского канала (где шлюзовые рабочие носят их вместо униформы в поразительных тропически-попугайских сочетаниях желтого, зеленого, бледно-лилового, алого) стильный костюм невероятных пропорций — заостренные лацканы надлежит укреплять каркасом одежных вешалок, поскольку лацканы эти торчат далеко за пределы костюма, — под атласной рубашкой, фиолетовой на фиолетовом, водоплавающий модник даже носит корсет, утягивая талию до сильфидных 42 дюймов, чтобы налез туго приталенный пиджак, каковой затем спускается до колен, оборудованный пятью разрезами в ярдах килтоподобньгх складок, что покрывают зад. Штаны затянуты ремнем под мышками и ушиты дюймов до десяти, так что Будину приходится совать в них ноги через тайные «молнии» на штанинах. Костюм синий — не костюмно-синий, нет — по-настоящему СИНИЙ, красочно-синий. Где костюм ни появится, все замечают тотчас. На сборищах он маячит на периферии зрения — решительно невозможно светски поболтать. Сей наряд вынуждает либо размышлять о материях основных, как его цвет, либо сознавать свою поверхностность. Одно слово — подрывная тряпка.
— Только мы вдвоем, кореш? — грит Будин. — Керосинчиком попахивает, а?
— Слушай, — Роджер нездорово хихикает — ему только что в голову пришло, — даже резиновые хуи взять нельзя. Сёдня будем мозгами работать!
— Ну вот чего, пошлю-ка я моцик к «Путци», пригоню нам оттуда банду и…
— Знаешь что? Где твоя тяга к приключениям? Аг-га. Между прочим, ты раньше таким не был.
— Слушь, браток, — эдак по-военно-морскому, браток, — ладно тебе, браток. Ты на мое место встань.
— Я бы встал, если б там уже не стояли… такие… желтые штиблеты…
— Просто скромный парнишка, — смуглый солдат морских глубин скребет в паху ороговелым пальцем, охотясь на неуловимую мандавошку, поднимает зыбь в складках и штанах, — конопатый такой пацанчик из Алберт-Ли, Миннесота, на 69-м шоссе, где предел скорости — нестись всю ночь сломя головку, пытаюсь вот в Зоне окопаться, конопатый парнишка английскую булавку в пробку воткнул, вышел контактный волосок, так он ночами слушал голоса от побережья до побережья, мне еще 10 не было, и ни один голос ни единого разу не посоветовал ввязываться в эти гангстерские свары, браток. Радуйся, что наивный такой, Родж, погодь до первого европейского гангстерского налета, они любят тремя выстрелами — в башку, в брюхо и в сердце. В брюхо, врубаешься? Тут брюхо — не забубенный какой орган, кореш, и неплохо бы по осени это смекнуть.
— Будин, ты же дезертировал? А ведь это — смертный приговор?
— Бля, уж это я улажу. Но я-то просто винтик. Не думай себе, что я знаю всё. Я только дело свое знаю. Могу показать, как промывать кокс и как пробовать, на ощупь по температуре скажу, поддельный камешек или нет, — подделка из тебя меньше тепла высосет, древние торгаши говорили, мол, «стекло — никудышный вампир», а вдоба-авок могу фальшивую капусту разглядеть — на раз-два-три, как букву Ш в таблице зрения, у меня визуальная память — во, такая мало у кого в Зоне… — И под этот монолог Роджер уволакивает Будина в пидже веселиться у Круппа.
Войдя, Будин первым делом засекает этот струнный квартет. Вторая скрипка — надо же, Густав Шлабоне, нередкий и нежеланный курительный компаньон Зойре Обломма, «Капитан Жуть», как любовно, однако не без меткости его окрестили в «Der Platz», — а на альте играет Густавов сообщник — с которым на пару Густав, забежав в гости, приводит в самоубийственное уныние всех в радиусе ста метров (это кто стучит и хихикает у вас под дверью, Фред и Филлис?), — Андре Омнопон с пушистыми усами а-ля Рильке и татуировкой Поросенка Свинтуса на животе (последний писк: даже в Континентальной Зоне все американские девчонки поголовно считают, что она сногсшибательна). Нынче Густав и Андре — Внутренние Голоса. Что весьма неординарно, поскольку в программе значится запрещенный квартет из Соч. № 76 Гайдна, так называемый Квартет «Казу» G-бемоль минор, название свое получивший от части «Largo, cantabile е mesto»[395], где Внутренним Голосам полагается играть на казу вместо обычных своих инструментов, что виолончели и первой скрипке создает проблемы динамики, в литературе уникальные.
