одна попадёт прямо в пупок, эта таинственная красавица разделит с тобой постель.
— Я промазал…
— Что?!
— Промазал. — Бывший москвич удручённо вернулся на своё место и отхлебнул из пиалы друга. — Не попал в пупок. Да и как я мог попасть, когда на ней столько тряпок наверчено?
— Пойди и попробуй снова. Быть может, она стоит дороже трёх монет…
— Вот сейчас чуток разденется, я увижу цель и пойду, — определился Лев.
Домулло вновь наполнил пиалы и крикнул, чтобы подали ещё и чай, а к чаю орехи в меду, шарики творога с кунжутом и варенье из белой узбекской черешни. А бубны и барабаны бились в одной мелодии, всё более наращивая темп, всё яростней звенели монисто, всё бешеней вращались бёдра, а подведённые глаза под чёрной вуалью сверкали молниями!
Нет в мире танца, равного танцу живота, нет такой неутолимой страсти в пластике каждого движения, нет столь изысканной гармонии отточенных веками поворотов, изгибов талии, дрожи плеч, линии бровей! И вот вдруг заученность поз становится волшебной импровизацией, капли пота звенят, разбиваясь об пол, как горный хрусталь, запах мускуса и разгорячённой кожи сводит с ума всех присутствующих, но круглое колено танцовщицы всё чаще и чаще оборачивается в сторону того единственного мужчины, который сегодня получит — всё! Истинный танец живота — не обещание, не намёк, не искушение, это — дар…
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
О-о, стриптиз, как олимпийский вид спорта, пуркуа па?
Карла Бруни-Саркози
— Ходжуля, мне кажется или она…?!
— Вай дод, Лёвушка, ты прав, она начала раздеваться, она хочет нас обоих!
— Блин, я не об этом!
— А о чём ещё, о глупец? Посмотри на ритм её бёдер, они ясно говорят, что она уже вся…
— Идиот озабоченный, — рыкнул бывший помощник прокурора, сбрасывая с плеча руку нетрезво-обмякшего товарища. — У неё пузо волосатое-е!
Оболенский успел откатиться в сторону, а «танцовщица» одним прыжком прильнула к Насреддину и, нежно обняв его за шею, прошипела:
— Одно лишнее движение, Багдадский вор, и твой друг умрёт! У меня нож.
Это Лев отлично видел и сам, тонкое лезвие упиралось в бок Ходже и наверняка не было тупым театральным кинжальчиком.
— Сейчас мы с твоим другом встанем и уйдём отсюда, а потом ты выйдешь и пойдёшь, куда я скажу. Будешь послушен, и он доживёт до встречи с тобой.
— А если нет?
— Ай-ай-ай, тогда он умрёт прямо сейчас, и его кровь будет на твоих руках.
— Которыми я сразу сверну тебе шею, трансвестит поганый, — честно предупредил русский дворянин, наливаясь здоровым гневом. — Пока ты молчал, шавка каирская, я не был уверен в том, с кем имею дело. Глазки накрасил, усики сбрил, ручки вымыл и типа готов, весь из себя сплошная Шахерезада Ивановна?! Ох, прав был наш бывший градоначальник, запрещая таким, как вы, парады в столице…
— Да, я Али Каирская ртуть, — высокомерно вскинулся племянник Шехмета. — Я сам…
На миг он заткнулся, потому что подошедший мальчик поставил перед бледным Ходжой чай и варенье.
— …я сам выследил вас, я не побоялся войти в это вместилище греха и порока, и я не уйду отсюда, не обагрив вашей кровью свой дамасский клинок!
— Ты вообще отсюда не уйдёшь, — прямо заявил Лев.
— На улице сорок моих молодцов. И они примчатся сюда по первому зову своего господина!
— А вот это стоит проверить, — неожиданно предложил доселе молчащий домулло, одним коротким движением приподнимая чайник. Струя кипятка не больше пары секунд лилась на чёрный подол «танцовщицы», как раз туда, где у нормального мужчины находится…
— А-а-а-у-у-а-ай-й-уй!!! — на совершенно непередаваемой ноте взвыл Али Каирская ртуть, завертевшись винтом на месте. Его вопль оглушил всех, кто находился в этот час в «Одноногой лошади». Музыканты прекратили игру, люди зажимали ладонями уши, пьяницы трезвели на глазах, ослушники шариата вновь возвращались на стезю праведности, и даже ушлый шайтан, наверняка прятавшийся под какой-нибудь кошмой, испытал чувство здоровой зависти — он так вопить не умел.
Когда Ходжа поставил чайник на место, то гордого, но обваренного храбреца из Каира в помещении уже не было. Если на выходе его действительно ждали сорок молодцов, подобных снежным барсам, то, не получив приказа, они наверняка пустились догонять своего резво убегающего командира. По крайней мере, Бухара никогда больше не слышала даже имени этого молодого негодяя…
— Ты в порядке? — уточнил Оболенский, похлопав по спине улыбающегося друга. — Ну и ладушки… Официант, я требую продолжения банкета! Ещё вина и свежий чай, этот у нас как-то быстро кончился…
А минутой позже музыка заиграла снова, завсегдатаи опомнились, переспросили друг друга, что же это было, не вспомнили и, привычно прокляв заведомо невиновного нечистого, спокойно окунулись в круговорот привычных грехов. Вновь рекою лилось запрещённое вино, звучали песни о плотской любви отнюдь не соловья и не к розе, дробно стучали игральные кости, а грудастые танцовщицы отважно сбрасывали немногочисленные одежды себе под ноги всего за несколько монет. По обоюдному решению Льва и Ходжи вечер удался!
…Утро. Первые крики муэдзинов. Всё ещё сонный город сладко нежится в быстро тающей рассветной дымке, припоминая остатки развеянных снов. А маленькие серебряные звёздочки, жалобно тающие в золочёной голубизне неба, изо всех сил машут лучами-ладошками миру, не прощаясь насовсем, но обещая вернуться при первых же сумерках, озарив Бухару сияющей улыбкой, и подарить каждому, кто не спит, хотя бы минуту счастья!
Звёзды вообще невероятно щедры к людям, если вдуматься, сколько тысяч лет они просто так, даром, не задумываясь, дарят свой свет людям. Неважно каким — звёзды об этом не задумываются, неважно зачем — иногда факт дарения важнее того, кому и зачем это предназначено, благодарили ли тебя, прошёл ли подарок незамеченным — всё неважно… Важен свет! Запомним это…
Я иногда
