у него не было. Гуюк попытался найти её там же, где и его враг Батый, — среди православного населения завоёванных стран. Он пригласил к себе «священников из Шама (Сирии), Рума (Византии), Осов и Руси»[1151][1152] и провозгласил программу, угодную православным, — поход на католическую Европу[1153].
Гуюку не повезло. Вызванный для переговоров князь Ярослав Всеволодович бы отравлен ханшей Туракиной, особой глупой и властной. Туракина просто не соображала, что она делает. Она поверила доносу боярина Фёдора Яруновича, находящегося в свите владимирского князя и интриговавшего против него в своих личных интересах. Сочувствие детей погибшего князя перекачнулось на сторону Батыя, и этот последний получил обеспеченный тыл и военную помощь, благодаря чему смог выступить в поход на великого хана. Заигрывания Гуюка с несторианами тоже оказались неудачными. В начале 1248 г. Гуюк внезапно умер, не то от излишеств, не то от отравы. Батый, получивший перевес сил, возвёл на престол сына Толуя, Мункэ, вождя несторианской партии, а сторонники Гуюка были казнены в 1251 г.
Сразу же изменилась внешняя политика монгольского улуса. Наступление на католическую Европу было отменено, а взамен начат был «жёлтый крестовый поход»[1154], в результате которого пал Багдад (1258). Батый, сделавшийся фактическим главой империи, укрепил своё положение, привязал к себе новых подданных и создал условия для превращения Золотой Орды в самостоятельное ханство, что и произошло после смерти Мункэ, когда новая волна смут разорвала на части империю Чингисидов. Несторианство, связанное с царевичами линии Толуя, оказалось за пределами Золотой Орды.
После завоевания Руси Батыем и ссоры Батыя с наследником престола, а потом великим ханом Гуюком (1241 г.) русскими делами в Золотой Орде заведовал Сартак, сын Батыя. Христианские симпатии Сартака были широко известны, и даже есть данные, что он был крещён, разумеется по несторианскому обряду[1155]. Однако к католикам и православным Сартак не благоволил, делая исключение лишь для своего личного друга — Александра Ярославича Невского. В этих условиях прямые нападки русского писателя на несторианство были опасны, а вместе с тем предмет был настолько общеизвестен, что читатель понимал, о чём идёт речь, с полуслова. Например, достаточно было героя повествования, князя Игоря, заставить совершить паломничество к иконе Богородицы Пирогощей, чтобы читатель понял, что этот герой вовсе не друг тех крещёных татар, которые называли Марию «Христородицей», и тем самым определялось отношение к самим татарам. Хотя цензуры в XIII в. не было, но агитация против правительства и тогда была небезопасна, а намёк позволял автору высказать свою мысль и остаться живым.
Такое положение продолжалось до смерти Сартака в 1256 г., после чего Берке-хан перешёл в ислам, но позволил основать в Сарае епархию в 1261 г. и благоволил православным, опираясь на них в войне с персидскими ильханами, покровителями несторианства. Несторианская тема для русского читателя стала неактуальной.
Вот основания, по которым следует считать XIII в. эпохой, когда интерес к несторианству был наиболее острым и, следовательно, отзвуки его в литературе соседних народов должны были появляться. Они и встречаются у католических, мусульманских и армянских авторов, там, где эти упоминания не могли вызвать осложнений с властью. На Руси они завуалированы, и отыскать их можно лишь путём сложной дедукции.
Следовательно, для русского политического мыслителя несторианская проблема стала актуальной лишь после включения Руси в монгольский улус, и тогда же стало небезопасно поносить религию, пусть не господствующую, но влиятельную. Тогда и возникла необходимость в иносказании и Калка могла превратиться в Каялу, а татары — в половцев[1156]. О послах же лучше было помалкивать — как потому, что монголы считали посла гостем, следовательно, особой неприкосновенной, и никогда не прощали предательского убийства посла, так и потому, что напоминать ханским советникам о религиозной ненависти к ним было рискованно. Об этой вражде мы имеем сведения из зарубежных источников. Венгерские миссионеры указывают со слов беглецов-русских, покинувших Киев после разгрома его Батыем и эмигрировавших в Саксонию, что в татарском войске было много «злочестивейших христиан», т.е. несториан[1157]. В «Слове» этот вопрос завуалирован, хотя есть намёки на то, что его автору несторианское исповедание было известно. Но ведь «Слово» — литературное произведение, а не историческое.
Ядро и скорлупа
Но если так, то в «Слове» следует искать не прямое описание событий, а образное, путём намёка, аллегории, сравнения, подводящее читателя к выводам автора. Этот принцип, широко распространённый в новой литературе, применяли и в средние века — например, в «Песне о Роланде» вместо басков поставлены мавры. Такая подмена не шокировала читателя, который улавливал коллизию, воплощённую в сюжете, и воспринимал намёки, делая при этом необходимый корректив. Любопытно, что современные сектанты именно так читают и воспринимают Ветхий завет. Их совсем не интересуют ассирияне, филистимляне или халдеи, но сюжетные коллизии они применяют к своему личному состоянию и делают из прочитанного любые выводы (как правило, ложные). Несомненно, что читатели «Слова» были более образованны и умели отделить буквальное от аллегорического, но, значит, в тексте произведения сочеталось и то и другое.
Следовательно, в «Слове» мы должны отчленить сюжетное ядро, отражающее действительное положение, интересовавшее автора и читателя, от оболочки образов, которые, как во всяком историческом романе или поэме, не что иное, как вуаль. Однако и в образах есть своя закономерность, подсказанная жанром, и они наряду с сюжетной коллизией позволяют найти ту единственную дату, когда составление такого произведения было актуально.
Призыв, о котором говорилось выше, был адресован главным образом к трём князьям: галицкому, владимирскому и киевскому; во вторую очередь призывались юго-западные князья, но отнюдь не призывались князья Северской земли и новгородцы и проявилось особое отношение к Полоцку, о чём будет сказано ниже. Посмотрим, когда была политическая ситуация, отвечавшая приведённому условию. Только в 1249–1252 гг., ни раньше, ни позже!
В эти годы Даниил Галицкий и Андрей Ярославич Владимирский готовили восстание против Батыя и пытались втянуть в союз Александра Ярославича, князя киевского и новгородского. Вспомним также, что К. Маркс предположил, что «Слово» написано непосредственно перед вторжением татар[1158]. Так, но поскольку автор «Слова» не мог предсказать вторжения Батыя, то естественнее всего предположить, что он имел в виду вторжение Неврюя 1252 г.[1159], которое за год или два предвидеть было несложно. И вряд ли возможно, чтобы такой патриот, как автор «Слова», в том случае, если наша гипотеза правильна и он действительно был современником этих событий, прошёл мимо единственной крупной попытки русских князей скинуть власть татарского хана. Но для проверки предположения обратимся к деталям событий и образам князей. Если мы на
