а нас просто накормите!
Толпа взрывается единым оглушительным ревом. Я дожидаюсь, пока он немного стихнет, вскидываю руку, и через несколько мгновений на площади воцаряется тишина.
— Хотите домой? — вкрадчиво переспрашиваю я. — В Халиссинию? В Лиам? В Баш-Хемет? В горы? Валяйте. Как только переступите границы Кастаделлы, попадете прямо в объятия саллидианских регулярных войск, которые закуют вас в цепи и распнут на столбах вдоль дорог.
Тишина становится мертвой, слышится только шумное дыхание сбитых с толку людей. Я выдерживаю паузу и направляю разрозненные мысли вчерашних рабов в нужное русло.
— Вы получили свободу, но этого мало. Теперь мы должны отстоять ее — вместе! Мы должны быть сильны и сплочены, чтобы дать сокрушительный отпор всем рабовладельцам! Ступайте в муниципалитет, заявите о себе, возьмите бумагу, станьте свободным жителем города! Мужчины, берите оружие и вступайте в отряды народного ополчения! Мы способны доказать всей Саллиде, что мы сильны и нас не победить! Разве мы не хотим вызволить наших собратьев, что томятся в рабстве в других городах? Разве мы не хотим, чтобы они тоже стали свободными? Разве не хотим разыскать свои семьи, своих братьев и сестер, матерей и отцов, жен и детей?!
— Да! Да! Хотим! — взорвалась толпа гневными окриками, ощерилась вскинутыми вверх кулаками. — Веди нас, Вепрь! Командуй!
— Убьем их! Убьем их всех!
— Разве не хотим мы уничтожить невольничьи рынки во всей Саллиде?!
— Да! Да! Уничтожим! Сожжем!
— Разве не хотим отомстить проклятым контрабандистам, что ловили и продавали нас?!
— Хотим! Разорвем! Победим!
— Разве не хотим отменить рабство на всем полуострове, чтобы никто и никогда не забрал у нас наших детей?!
— Да! Да-а-а!!! — ревет и беснуется народ, на время позабыв о голоде.
Я утираю пот со лба и киваю смотрителю:
— Выносите на площадь бочки и котлы, раздавайте людям хлеб и ваше варево.
— Но, господин… Ведь установлен порядок… — пугается смотритель. — Все добро под учетом!
— Делайте, что говорят. Учет ведите, но люди должны быть накормлены.
— Но без контроля городские запасы иссякнут в считаные дни!
— Завтра к вам придет больше людей с бумагами. Нам не нужны голодные бунты. Нам нужны люди, способные сражаться.
Сквозь ворота выкатывают бочку с густой зернистой жижей. Обоняние, отточенное годами рабства, безошибочно угадывает тапиоку с добавлением саго. Нехитрая, безвкусная стряпня, но сытная, и даже от малоаппетитного запаха голодный желудок алчно урчит.
Не льщу себя надеждой, что смог бы соперничать за людское внимание с бочкой горячей кормежки. Ухожу невидимкой, протискиваясь сквозь толпу, вскакиваю на коня.
— Куда теперь? — мрачно интересуется Акула, провожая жадным взглядом полную до краев бочку.
— К границе. Надо выслать разведчиков, следить за подступами к городу. А затем займемся вербовкой ополченцев и формированием отрядов.
Крышка каменного гроба надвигалась на последнее ложе Диего со зловещим скрежетом. Последним скрылось лицо — уже мало узнаваемое, с неестественно раздутыми губами, с зеленоватым оттенком кожи у сомкнутых век. Мне стоило больших усилий удержаться и не приложить к носу чистый платок, защищаясь от удушающего запаха.
Изабель взвыла, будто замирающий в стенах усыпальницы скрежет ранил ее в самое сердце. Вун почтительно отошел, ссутулился и поспешно осенил себя божьим знамением. Незаметно потер ладони одна о другую, словно смахивая с них каменную пыль. Ким остался стоять у изголовья, опираясь руками на крышку гроба и свесив голову ниже плеч. Густые смоляные кудри падали ему на грудь, скрывали лицо — и на доли мгновения мне показалось, что это Диего стоит у собственного гроба.
Изабель запрокинула голову, уронив черное кружево накидки и обнажив совершенно поседевшие волосы, рванула платье на груди и дико, по-звериному завыла.
Не в силах наблюдать за ее страданиями, я ступила ближе и обняла ее за плечи.
— Пойдемте, матушка. Вам надо немного отдохнуть.
Она отпрянула, оттолкнула меня и дико выпучила глаза, словно смотрела на дьявола из преисподней.
— Как смеешь ты! Ты, гремучая змея, погубила моего сына — и после всего имеешь наглость называть меня матушкой!
Исполненные жгучей ненависти слова хлестнули меня больнее пощечины.
— Я не губила… это была случайность…
— Не считай меня дурой, мерзавка! Ты думаешь, что я ничего не знаю, но ты ошибаешься! Ты выкормила убийц нашей кровью! Ты пригрела на груди дикого зверя, что перегрыз горло моему сыну! Ты принесла в нашу семью беды и несчастья! Будь ты проклята, тварь! Убирайся из моего дома и забери отсюда своих ублюдков!
Я с беспокойством покосилась на выход из усыпальницы. Вуна внутри уже не было: очевидно, он не стал дожидаться разгара женских истерик и благоразумно ретировался. Зато Ким со злорадным любопытством сверкнул глазами в мою сторону.
— Творца побойтесь, — с глухим спокойствием ответила я. — Это ваши внуки. Не боитесь позорить меня, так хотя бы не покрывайте позором имя своего сына.
Изабель осеклась, ошарашенно вытаращив на меня сухие, воспаленные глаза.
— Вы… заранее сговорились, да? — прошипела она, начиная новую атаку. — Сговорились убить Диего, моего мальчика, моего последнего ребенка!
— Ким, оставь нас, — холодно велела я.
— Нет, Ким, останься! Будь свидетелем признаний этой змеи! Убийца! Проклятая убийца!
— Никаких признаний не будет. Я не хотела смерти Диего. Никто не хотел. Это была случайность.
— Ненавижу! Ненавижу тебя! Пусть гнев Творца падет на твою голову и отберет у тебя твоих детей, одного за другим, как ты отняла у меня моих!
— А что, к смерти Фернандо я тоже имею отношение? — разозленная подлым пожеланием Изабель, я вскинула голову. — А может быть, гнев Творца как раз упал на ваши головы? Ведь у Диего было время решить вопрос мирно. Если бы рабство отменили раньше, как на том настаивал Аверленд, Творцу не пришлось бы расточать свой гнев ни на меня, ни на Диего. Вы скорбите о своих детях, а кто пожалеет детей рабов? Разве не вы отбирали детей у родителей и продавали, как вещи, когда вам они были не нужны? А когда дети рабов гибли от мора, кто вызвал им лекаря? А разве Сай не была ребенком, когда вы оставили ее сиротой при живом отце, продав его на военный корабль?
— Замолчи! — тигрицей взвилась Изабель и сжала в кулаки сухощавые ладони. — Как ты смеешь обвинять меня у гроба моего сына!
— А вы как смеете называть моих детей ублюдками?! Они носят имя Адальяро и имеют законные права на это поместье!
— Ах, вот как ты заговорила! — глаза Изабель злобно сузились. — Поместье тебе подавай! Только через мой труп ты его получишь!
— Больно нужны мне ваш труп и ваше поместье, — я с досадой махнула рукой. — Я уеду на север с первым же кораблем, который
