Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
…Кстати, потом – в институте, на зачётах – этот домашний, бренчащий старой медью багаж пословиц и изречений пришёлся весьма кстати.
Библиотекарши – две бывшие учительницы пенсионного возраста – работали посменно. Поначалу он их даже не различал, принимая за сестёр. Обе худые, сутулые, с седыми клубками на затылках, они – ради смеха, не иначе – ещё и путались именем-фамилией. Одну звали Кира Васильевна, у другой фамилия была: Кирова. За глаза обеих так и звали: Кира Кирова. Душевные старушки, повидавшие за свою педагогическую жизнь невероятное множество характеров и судеб, детей они прочитывали мгновенно. Низкий им поклон за то, что с первого же дня, с первого взгляда сквозь очки перестали что-либо рекомендовать «соответственно возрасту» этому бычку-недомерку, просто запустили в закрома – бродить, листать и выбирать. Бодаться с самим собой. Пережёвывать на свободе самостоятельно добытый подножный корм. Со временем так привыкли к нему, что подкармливали буквально: поверить не могли, что он такой худющий «от природы». Всё им казалось, лишний бутерброд может спасти мальчика от голодной смерти.
В этих драгоценных, потаённых странствиях он наткнулся на «Грамматику фантазии» Дж. Родари, трактат о туалетах с древности до наших дней, на «Разговор о стихах» Эткинда. Нашёл и проглотил за два дня «Алхимию слова» Парандовского. Из физики – отыскал Ландау с Китайгородским и книг пять по теории Эйнштейна; обнаружил «Мнимости геометрии» – избежавший «чистки» том Павла Флоренского.
Глава 6
Колокола
– Смотри-ка, что у меня тут есть… – сказала Вера Самойловна, слегка кивнув в сторону тумбочки, на которой лежала какая-то книга. – Наследство… Эльвира Самойловна оставила, «отчая» моя тёзка. Вчера отмучилась… Просыпаюсь утром, а её уже на каталке увозят. И так резво повезли, с ветерком… Жаль, мы как-то… подружились, столько всего обсудили, поспорили. Представляешь, она оказалась неистовой сталинисткой, антисемиткой, почище Клавы Солдаткиной… В своём роде – «гений чистой красоты». Перед смертью, правда, дрогнула, взялась Евангелие читать. Потрясающий экземпляр: на полном серьёзе уверяла меня, что в нашей стране никогда никаких лагерей не было, что «эти позорные слухи плетут евреи». В общем, хорошо мы время провели… Вот бы и на тот свет под ручку отправиться, веселее как-то…
Её запавшие глаза задумчиво и ясно смотрели на Стаха из-под седых, каких-то встопорщенных, как у Льва Толстого, мужиковатых бровей. Седая щетина на голове, обычно выбритая чуть не под корень, проросла, и на лоб сейчас падал чуб, придававший Вере Самойловне слегка атаманский вид.
Он не успел удивиться тому, что впервые она заговорила о смерти, да так спокойно, обстоятельно, с доброй усмешкой. До того лишь отмахивалась и стремилась скорее «вернуться домой». Домой! Господи-боже-непостижимый: что такое «дом» в случае Веры Самойловны? Ну вот она и прекратила разговоры о скорой выписке и каких-то неотложных делах, поскольку с каждым днём всё яснее становилось – какое дело у неё самое неотложное.
– Знаешь, мне это перемещение представляется такой интересной авантюрой, и не сказать, чтобы нежеланной. Хоть куда-то податься… за пределы круга. В лагерях бывало: отмотал бо́льшую часть срока, годков пятнадцать, – вроде как и на волю рвёшься, и скоро уже, скоро! Но вдруг уже и… неохота. Сидишь и думаешь: на хрена мне эта воля сдалась… Так и у людей, так даже у целых народов бывает… – Она вновь кивнула подбородком на тумбочку с книгой. – Вон, Моисей водил беглых рабов по пустыне, родину им добывал, а они принялись базланить – мол, на хера ж ты нас взбаламутил, из домов вытащил, от привычной пайки… Да. Бывает и у народов. А Библия… Эльвира Самойловна говорила: семейная реликвия, от матери вроде осталась. Ты бы забрал её, Аристарх. Жалко: выбросят как пить дать.
Стах наклонился, потянул с тумбочки небольшой упитанный том, так ладно поместившийся в руке. Обложка твёрдая, тёмно-коричневая, с оттиснутым золотым крестом. «Библiя. Книги Священнаго Писанiя Ветхаго и Новаго Завҍта въ русскомъ переводҍ». Раскрыл, отлистнул несколько тонюсеньких страниц папиросной бумаги: да, старая книга…
– Карманное издание, – пояснила старуха, скосив глаза на книгу в его руках. – И весьма любопытное. Там ведь 1889 год обозначен, верно? У меня в детстве такая же была.
Она помолчала и добавила, глядя не на Стаха, а в потолок:
– Папа ведь крестился, – как Рубинштейн, как многие… Иначе ему бы не видать оркестра как своих ушей… Тогда и жить-то в Питере разрешалось только крещёным… Что интересно: тут перевод не с греческого, а с первоисточника, с иврита и арамейского. Так что Синод на это дело смотрел косо. Если память не изменяет, ради этого издания некий священник-подвижник долго бодался с Синодом.
– Странно, – проговорил Стах, осторожно переворачивая почти прозрачные папиросные листы… – Мне эти ветхозаветные истории всегда казались полной чушью. В какие-то просто невозможно поверить.
– В какие же? – почти безучастно спросила Вера Самойловна.
Он пролистал ещё несколько страниц.
– …В то, например, с какой готовностью Авраам вяжет единственного сына и заносит над ним скотобойный нож – во славу Господа…
– …Но мальчик остался жив, не так ли? Всевышний подсуетился, и дрожащую руку полубезумного отца перехватил в замахе. И с тех пор были запрещены человеческие жертвоприношения. – Она дёрнула головой, казацкий чуб упал на глаза, и Стах наклонился и убрал его набок; на долю секунды показалось, что он не старухе, а ребёнку своему поправил волосы.
– Ты должен осознать величие этого прорыва в сознании, в морали некоего маленького народа, – упрямо чеканя слова, произнесла она. – Ещё и сегодня людей потрошат и коптят во славу очередного господа. А тут… почти четыре тысячи лет назад, в полнейшей кровавой мгле первобытного мира, когда в соседних племенах запросто, как поросёнка, резали первенца, чтобы заложить в фундамент дома – на удачу, – некая кучка людей совершает немыслимый скачок в установлении новой ступени божественного закона… К тому же это метафора, – добавила она усталым голосом.
– …или взять этого Иакова, – продолжал он, как бы не слыша старуху, совсем как прежде, когда непременно возражал ей назло. – Работал за Рахиль семь лет, как вьючный осёл. Сто раз можно было сбежать с девчонкой! А когда отработал, ему всучили сестрицу. Ночью подсунули, и он её послушно покрыл, как овцу, якобы не отличив от сестры. Ни за что не поверю, чтобы в жизни он перепутал ту и эту…
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
