— Я не считаю, Джон, что я — это мое влагалище. Но я могу решать, кому его показывать.
— Пэр Митя отнес бы этот аргумент к разряду «секс как имущество».
— Не говори, что ты собираешься заставить меня сделать это.
— Попытайся. Тебе придется пройти через худшие испытания, если ты хочешь увидеть Пэра Митю.
Когда дверь закрылась за ним, она минуту стояла в нерешительности. Зеркала отражали ее растерянное лицо. Может быть, тут поможет самовнушение…
Она медленно провела краем своей зеленой шали по ноге, пытаясь представить, кто сейчас за ней наблюдает. Пусть по ту сторону стекла будут Джон и Шерон, тогда все в порядке, в конце концов, она подсматривала за ними на пляже, но только не незнакомые люди. Не видеокамера. Она не хотела появиться мастурбирующей на кабельном канале телевидения.
— Не могу, — призналась она собственным отражениям в зеркалах.
Из микрофона донесся голос Джона:
— Почему нет?
— Это слишком личное. Я могу сделать что-нибудь другое.
— Алэн говорил, что у тебя восхитительная попка. Задери юбку и покажи ее нам.
— Ты хочешь ее видеть? Я покажу ее тебе, но не незнакомцам.
— Просто задери юбку. Представь, что я единственный человек, который видит тебя.
— Я даже не знаю, где ты. Это так жутко.
Она стояла посреди маленькой зеркальной комнаты, стыдливо скрестив руки на груди. Ее глаза были широко открыты, ноздри дрожали. «Я застенчивый человек, — точно говорила она своим отражениям, — публичное раздевание невыносимо для меня».
— Ты обусловлена своим воспитанием. Это не важно. Ты должна освободиться от него.
— Но я не понимаю, почему, показывая интимные места, я могу освободиться от этой зависимости.
— Очень просто. Ты можешь считать, что обусловленность преодолена, если ты можешь при случае показать попку с такой же легкостью и непринужденностью, с какой позволяешь людям смотреть на твой локоть.
Дженнифер с минуту обдумывала его слова и решила, что она не позволит Джону Гамильтону злорадствовать, уличив ее в закомплексованности. Она сняла шаль, держа ее на некотором расстоянии от тела, и обнажила упругие ягодицы с белыми следами от купальника. Она дерзко обвела глазами комнату:
— Довольно?
— Великолепно. Ты не имеешь права скрывать такое чудо природы. Теперь наклонись вперед, чтобы я мог видеть остальное.
Дженнифер зарделась и запахнула юбку. Наглость Джона ошеломила ее, как шлепок по попке.
— Я не стану делать этого, Джон. Я отказываюсь унижаться. Через эту черту я не переступлю.
— Унижение это то, чему учит тебя твоя культура. В моей стране голые тела ничем не отличаются от голых деревьев или голых камней. Не придавай такого значения своей заднице, она есть у всех, не так ли?
Его слова звучали разумно, но их одних было недостаточно, чтобы заставить ее показать самые интимные уголки своего тела. До сих пор ее нагота была подарком, которого удостаивались любовники, а не всеобщим достоянием, наподобие изображения на монете. Она не была всеобщей собственностью.
В то же время ей становилось ясно, что выгоды, которые она может извлечь из этого испытания, требующегося для получения серебряной булавки, не сводятся к фотографиям для «New Man» или свиданию с Алэном. Она начинала понимать, что в ее собственной сексуальности существуют пробелы. Темные пятна, на которые ей хотелось бы пролить свет.
— Прежде чем я смогу отправить тебя к Пэру Мите, тебе придется освоить две вещи. Ты не сможешь принадлежать к группе «О», пока не научишься быть сексуально независимой и не отделишь свое «Я» от своего пола.
— Но как я могу приступить к этому?
— Ты начнешь с Виды Ланкастер.
15
В детстве Дженнифер трогала гениталии так же, как она трогала язык или пупок. Играя, они с сестрой часто прикасались друг к другу: нежность за нежность.
Смутные воспоминания об этом сексуальном рае прерывались в ее сознании резким вмешательством взрослых: запретом матери, однажды заставшей Дженнифер за тем, что, лежа в пенистой ванне, она то засовывала, то вытаскивала два пальчика из чудесного отверстия между ног. Ей было лет семь или восемь.
— Дженни, милая, там нельзя трогать ручками. Это некрасиво.
В семь лет она не поняла, почему то, что приятно и никому не мешает, плохо, но поверила матери, и с тех пор мастурбировала лишь изредка, за закрытыми дверями. В свои двадцать пять лет она имела весьма смутное представление о том, как выглядит ее щелка. Лепестки бутона, сокрытого меж ее ног, открывались лишь взглядам любовников.
Джон Гамильтон отправил ее на Виндермере Фарм, в Нью Джерси, где по выходным одна обладательница серебряной булавки проводила уединенные встречи с женщинами, желающими обрести сексуальную независимость. Это была Вида Ланкастер, высокая угловатая блондинка, с умными глазами, которые замечали все, что вы делаете. Она обо всем говорила быстро и взволнованно, и все же производила впечатление исключительно спокойного человека. Когда они стали заниматься йогой, она оказалась невероятно гибкой.
Она сидела во главе стола за легким вегетарианским завтраком в залитой светом гостиной. Дженнифер сидела справа от нее, а слева разместились еще три женщины. Вида отрезала каждой из них хлеба, сырого, темного хлеба с изюмом. Дженнифер успела купить гвоздик, которые теперь стояли в голубой вазе на другом конце дубового стола.
— То, что я попыталась организовать здесь, это женское общество, — сказала Вида, — то есть место, куда приходят женщины, чтобы продемонстрировать, что значит быть сексуально независимой и научиться видеть красоту собственной сексуальности. Здесь они делятся друг с другом опытом.
Заговорила какая-то женщина с розовыми волосами:
— Ты научишь нас кончать, ведь так?
— Можно сказать и так, если ты хочешь на этом закончить.
— Как?
— Первый шаг, — промолвила Вида, — это следить за своим языком. Мы не мужчины и, как вы увидите, не нуждаемся в них для удовлетворения наших сексуальных потребностей.
После завтрака они пошли в большую комнату, одна стена которой была прозрачна и открывала вид на заснеженную ферму. На отполированном дубовом полулежали коврики, по пять в кругу, так что женщины, чья одежда была разбросана по комнате, могли смотреть друг на друга. Они встречались взглядами и поспешно отводили глаза.
Дженнифер сидела в позе лотоса, не сводя глаз с Виды. Без одежды Вида выглядела не так внушительно. У нее были чуть отвислые груди и костлявые коленки.
— Сестры, я приглашаю вас в путешествие, — начала Вида. Она сидела с прямой спиной, точно жрица Инанна, сумарианская богиня любви. Сегодня мы все вместе посмотрим туда. У вас в руках маленькие зеркальца, в которые вы имеете полное право смотреть. Мы серьезно взглянем на то, что дает жизнь человеку и начало всем наслаждениям. Этот замечательный орган, эти нижние губы, влагалище, щелка, бутон, грот, киска, это центр вашей сексуальности. Сексуальность дана вам, чтобы испытывать оргазм.
