Книга Муж в обмен на счастье - Вера Колочкова

Конечно же, она знала о чем. О том самом, что сидело занозой внутри долгие годы, диктовало свои правила поведения. Даже вот дружбу эту с Диной диктовало. Будь она неладна, эта дружба. Тяжкий крест, а не дружба. Сковородка на раскаленном огне. И это еще слава богу, что не полезла к ней Динка больше с расспросами, уселась торжественно в парикмахерское большое кресло, и лицо у нее сразу стало такое спесиво-капризное. Оказалась в своей тарелке, стало быть. Не в том смысле, что постоянно свое время в таких вот дорогих удовольствиях проводит, а в смысле «отношения к нижестоящему». Из-за этого спесивого отношения к продавцам, официантам, вахтерам – как она говорила, к обслуживающему контингенту – Динку и в школе не особо любили. Удивлялись только, каким образом у них, у двух девчонок, судьбой по разным социальным нишам разведенных, такая вдруг дружба сложилась – не разлей вода. Майя и сама этому обстоятельству часто удивлялась раньше. Когда еще никакого чувства вины перед Динкой не было. А может, раньше, в озабоченной бедностью школьной юности, было ей просто недосуг выбором подходящих себе подруг заниматься? Как говорится, кого бог послал?

Хотя теперь, если честно, их отношения рядом с дружбой и близко не стоят. Как угодно их можно обозвать, эти странные отношения, но только не дружбой. Коротким поводком, например. Или наказанием. Или трусостью. Или вообще партизанщиной какой-то, когда надо идти по этой дружбе на цыпочках, чтоб себя настоящую ни в коем случае не обнаружить. Чтоб умело обходить противотанковые мины из прошлого. Да и само это прошлое старательно обходить. Хотя оно в присутствии Дины хочешь не хочешь, а наплывает вдруг, и разрешения не спрашивает. Странно, отчего это? Даже то прошлое наплывает, в котором ни Динки, ни Димки не было. Там, в десяти годах питерской жизни, их точно не было. Там были только Лёня, она и Темка…

Нет, конечно, первое время ей очень тяжело жилось. Будто добавилось к ее собственному в отношении мужа невольному коварству еще и Димкино предательство, повисло камнем на шее. А потом заботы материнские хлынули, все камни с собой унесли. Темка простужался часто и вообще всеми болезнями детскими выболел, которые только придумать можно. Да еще и Лёня переезд новый затеял – тесно ему показалось в старой квартире. Дела на дядиной фирме шли – лучше некуда, и возможности потратиться на жилье появились уже настоящие, можно сказать, амбициозные. Чтоб с расчетом на будущее. Чтоб всем места хватило. Лёня решил даже, что и Анне Альфредовне пора бы к ним переселиться на жительство, чтоб Майе с ребенком помочь. Вроде того – пусть семья разрастается на здоровье. Мама пусть с годовалым Темкой сидит, а Майя учиться пойдет. Тем более и Анна Альфредовна сына в этом решении поддержала.

Хотя, если честно, и мороки же им выпало с врожденной деликатностью Анны Альфредовны! Переехав к ним, она принялась самоустраняться из жизни молодых так пугливо и трепетно, что все получалось иногда в точности до наоборот. То есть Анна Альфредовна старалась изо всех сил вести себя так, чтоб в их молодую жизнь, не дай бог, никаким боком не влезть да любопытством ее не поранить, а они за ней бегали, чтоб как раз этой своей жизнью и поделиться в полной мере. Наверное, всегда так и бывает. Когда к тебе лезут – ты прячешься, частоколом городишь свою территорию, а бегут от тебя деликатно – сам догоняешь, томимый желанием отдать всего себя на блюдечке.

Темке еще и двух лет не исполнилось, когда Майя поступила в университет на филфак. Как сейчас говорят, на платной основе. На бюджетное место она и не претендовала – все равно школьной подготовки для поступления в такое престижное учебное заведение ей бы не хватило. Лёня вон с золотой медалью школу окончил – и то с трудом поступил в свое время. А платно – это ничего, это нормально. Кстати, он сам и настоял на ее поступлении именно в университет. Она хотела просто педагогическим институтом довольствоваться, тем более два года ей бы зачли, наверное. Но спорить не стала. Как муж решил, пусть так и будет. Она вообще с ним никогда не спорила.

В общем, жизнь как-то образовалась, наладилась, вошла в колею привычного и приличного семейного постоянства, душевного уютного мирка с торопливыми совместными завтраками, нервными Майиными сессиями, Лёниной законной усталостью от бизнеса, Темкиным первым забавным хулиганством… Анна Альфредовна бабушкой и нянькой оказалась замечательной, еще и порядок в доме успевала блюсти, практически полностью освободив Майю от быта. Она и впрямь вскоре почувствовала себя на свободе, даже где-то, может, не женой да невесткой себя почувствовала, а балованной дочкой-студенткою, которая живет себе на маминых с папой хлебах. Даже выражение лица особенным каким-то стало – лениво-легкомысленным. Имеют, имеют над нами силу внешние обстоятельства! Когда нет особых проблем – мы беззаботны и легки, как дети, и носим в себе эту беззаботность, не сознавая ее преходящей прелести. А подул ветер в другую сторону, где есть заботы, – и плечи сами тянутся вниз, и глаза смотрят в землю, и губы скобкой, и лицо превращается в маску тревоги. Даже походка меняется резко и сразу – так и чешем по своим делам, скукожившись да отклячившись, как определила женскую долю забавная секретарша в одном из любимых народных фильмов.

Образовался у нее и свой круг студенток-подружек. Общежитских в основном девчонок, балованным легкомыслием явно не озадаченных. Они мигом распознали в ней свою, тоже с серебряной ложкой во рту не родившейся. И даже несмотря на дорогую одежду, распознали. И на видимую глазом беззаботность. Наверное, отличается все-таки беззаботность та, которая от рождения человеку как благо дается, от беззаботности-подарка. Что – подарок? Он подарок и есть. Пусть хоть золотой-бриллиантовый. Голодная юность все равно наружу выглянет в определенный момент: у кого – пониманием да врожденной жалостью к себе подобному, а у кого, наоборот, – преувеличенно горделивым к ближнему пренебрежением.

Майя была из тех, которые пренебрежением не страдают. Тащила с собой на занятия кучу бутербродов с сырокопченой колбасой, чтоб всем хватило, и денег будто бы взаймы давала, и дома у них вечно толклись общежитские, привечаемые доброй хлебосольной Анной Альфредовной. Лёню за грозного мужа девчонки тоже не держали – обращались с ним вольно, по-свойски. Особенно по праздникам у них весело было. Пироги, смех, Темкин счастливый визг. Но главная подружка у Майи все ж одна была – Маша Стрелкова из далекого города Уссурийска. Маруся. Как Марусю в такую даль учиться занесло, она сама никогда не рассказывала. Да и Майя ее не спрашивала. Раз не хочет, пусть не говорит. Мало ли у кого какой скелет в шкафу в родном городе остался. Лишь иногда, в разговорах, обиняком, давал этот Марусин скелет о себе знать, обрастал вдруг болезненными грустными эмоциями…