Так же и я, между прочим. Сижу себе в их гостинице, когда в горести, когда в спокойствии, как решит Всевышний. Потому что и в случайной гостинице, в которую путник зашел переночевать, тоже находятся вещи, которые могут доставить ему удовольствие. Вот сидит передо мной Рахель, младшая дочь хозяина, сидит и шьет, протягивает нитку в иголку или берет нитку в зубы, чтобы перекусить, а я смотрю на ее движения, и они доставляют удовольствие моим глазам. А поскольку я человек благодарный, то в обмен рассказываю ей разные разности, чтобы скрасить ей часы работы.
Что же я ей рассказываю? Да что только я ей не рассказываю! Скажем, будь дело сейчас, я бы рассказал ей историю другой царской дочери семнадцати или восемнадцати лет, которая была стройна, точно молодая девушка из пионеров-первопроходцев в день прибытия в Страну Израиля. В первый раз, когда я ее увидел, мое сердце остановилось и мне захотелось плакать от того, что Господь, будь Он благословен, осенил таким очарованием дочерей народов мира. Но, может, эта ее прелесть шла все же от царей дома Давидова, к роду которых она принадлежала? Ведь когда царица Савская гостила у царя Соломона, он исполнял все ее желания, от чего и произошли затем все цари Эфиопии. Я приподнял тогда шляпу и поприветствовал ее. Она кивнула мне в знак признательности, и белки ее глаз сверкнули, как перламутровые ракушки — одну такую я нашел осенним днем на морском берегу в Яффе. Тогда я еще был с маленькой Рухамой. Смотри-ка, о Яэли Хайют я уже рассказывал, а имени Рухамы ни разу еще не припомнил! А ведь, честно говоря, Рухама была куда лучше, чем Яэль. Почему же я бросил Рухаму и побежал за Яэлью? Да просто потому, что мой разум был еще незрелым, и я вел себя, как все незрелые юнцы, которые бегут от того, что было бы для них хорошо, и гонятся за тем, что им не подходит. Да не только юнцы — все люди так поступают. И даже неживые предметы. Вы спросите, как это неживой предмет может за чем-нибудь погнаться, ведь он укоренен на одном месте? А я вам отвечу: я сам видел такое. Во времена моей учебы в ешиве случилось так, что моя ешива покинула меня. Я взошел в Страну Израиля — и тут моя ешива меня покинула.
Расскажу о волосах той второй царской дочери. Волосы у нее были черные и блестящие. У нашей Рахели волосы тоже черные и блестящие, но у той царской дочери волосы были красивее, чем у Рахели, даже не сами волосы, потому что по цвету и блеску волосы у них были одинаковые, только у той они были не стриженые, а длинные и сзади заплетены в косу. Так что, скорее всего, они не были такими колючими, какими бывают стриженые волосы.
Рахель пощупала свои волосы, подняла глаза и сказала: «Мои волосы тоже не колючие».
Я сказал: «Может, не колючие, а может, и колючие, если не на ощупь, то на мой взгляд. И это, дорогая Рахель, ужасней всего. А кроме того, должен с огорчением сказать, твоим волосам не хватает длины, и то, что от них отрезали, может, и было в них самым красивым. Что же до второй царской дочери, то для полноты картины добавлю, что одежда ее тоже была необычайно красива и очень ладно на ней сидела. На ней, кстати, было женское платье, а не полумужская одежда, и туфли тоже были не широкие и не грубые. А сейчас, дорогая Рахель, давай оставим эту принцессу, которую я и сам видел всего лишь дважды, в тот раз и еще один. Тогда ее сопровождали две другие девушки и главный визирь ее отца-царя. Как ты сама понимаешь, во второй раз я тоже приветствовал ее. Я человек надежный, если я взял себе за правило делать какое-то хорошее дело, то буду этого правила придерживаться, — как я ее поприветствовал в первый раз, точно так же сделал и во второй. Визирь был изумлен. Был бы он умнее, он бы понял, что тут нечему удивляться: ведь она дочь царя, и если даже у ее отца забрали царство, это царство все-таки существует. Помнишь, я уже говорил тебе, Рахель, — горе тому, кто забывает, что он царский сын. Но поскольку та девушка не забыла, что она царская дочь, не забыл об этом и я».
Увы, наша Рахель — девушка современная, она не хочет слушать сказки о царях и принцессах, а хочет она слушать истории о таких девушках, как она сама, — например, о Рухаме и Яэли Хайют. Но человеку в моем возрасте негоже возвращаться к делам безрассудной юности, поэтому я не стал рассказывать ей о Рухаме и Яэли, а рассказал вместо этого историю Тирцы и Акавии[53]. «Послушай, Рахель,! — сказал я, — эта история весьма поучительна. Акавия Мазаль был в возрасте отца Тирцы Минц и не смел думать о ней даже во сне. А Тирца пришла и бросилась ему на шею. Ну, скажи, разве это не чудо?! Ах, ты думаешь иначе? По-твоему, это самая обычная история и если она еще не произошла сегодня, то обязательно произойдет завтра? Благословен час, когда ты так сказала».
И поскольку я дорожу хорошими мгновениями, я достаю из карманы часы, чтобы зафиксировать тот час и минуту, когда она это сказала. Я достаю часы и смотрю на них.
«Почему вы смотрите на часы?» — спрашивает Рахель.
«Потому что уже полночь, — говорю я. — И что ты об этом думаешь?»
Она посмотрела на меня и ответила: «Я ни о чем не думаю».
Я сказал: «А хочешь, я скажу тебе, о чем ты думаешь?»
Она возразила: «Но я ни о чем не думаю!»
«Ты думаешь о маленькой Рухаме!» — сказал я.
«Кто это — маленькая Рухама?»
«Разве я не рассказывал тебе только что о ней?» — сказал я.
«Разве ее не зовут Яэль Хайют?» — спросила Рахель.
«Яэль Хайют сама по себе, а Рухама сама по себе, — вздохнул я. — Это та маленькая Рухама, которая похожа на солнечный луч, прорывающийся сквозь облака. Боже, как они забывчивы, эти девушки!»
Я вошел в свою комнату и зажег свечу. Потом посмотрел в зеркало — не слишком ли у меня печальное лицо? Нет, я не выглядел печальным. Напротив, я был, скорее, весел. Если не верите, спросите зеркало. Зеркало, ведь правда ты видело, как я смеюсь?!
И тут я услышал постукивание деревянной ноги. «Это Даниэль Бах, наш сосед, возвращается к себе, — подумал я. — Может, открыть окно и спросить, что пишет его отец из Страны Израиля?»
Но какая-то леность, вдруг разлившаяся во всем моем теле, помешала мне, и я не открыл окно и не спросил его о ребе Шломо, а вместо этого лег на кровать, потушил свечу и растянулся во весь рост. И сон тут же навалился на меня и мигом сомкнул мои вежды.
Глава пятнадцатая
Потерянный ключ
Вчера я радовался, как будто мне принадлежал весь мир, а сегодня грущу, словно утратил все надежды. Что же случилось? Я хотел войти в Дом учения и не нашел ключа. Я решил, что забыл его в гостинице, когда надевал пальто. Вернулся в гостиницу, но там его не оказалось. Я решил, что потерял его по дороге. Вернулся по своим следам и тоже не нашел. Опять подошел к Дому учения и встал перед запертой дверью. Семижды семь мыслей мгновенно пронеслись в моей голове, и одна из них была такой: «Вот стоит Дом учения, а вот я стою перед ним снаружи, потому что потерял ключ и не могу войти. Что в таком случае делает человек, если все-таки хочет войти? Взламывает дверь и входит».
