— И все равно мысли Данте о свете понятны мне, — произнес я. — Мне кажется, что Богу нравится находить свое отражение в красоте и искусстве, только в них человек может приблизиться к Богу, искусство и красота сродни свету. Светом сияет мрамор на Баптистерии Святого Иоанна, так же как вы наполняете светом свои картины.
Мы не спеша двинулись от Баптистерия через площадь к колокольне Джотто, где нас окружили рабочие из Санта Марии дель Фьоре, на ходу дожевывая свой полдник. Все так любили Джотто, что радостно приветствовали его приход и наперебой угощали его, предлагая отведать твердого пахучего деревенского сыра, сладких сушеных ягод инжира или краюшку хлеба, густо намазанного зеленым оливковым маслом домашнего отжима. Джотто, который был до крайности бережлив и к концу жизни накопил порядочное состояние, никогда не тратился, чтобы купить себе поесть. Поблагодарив от всего сердца дарителей и похлопав их по спине, он принял предложенное подношение.
Каменщик сунул ему в руку буханку, и он с серьезным выражением лица повернулся ко мне.
— Дилеммы, Божье чувство юмора, искусство как путь к Богу… Интересные идеи ты преподносишь! — Он покачал головой и, отломив кусок хлеба, протянул мне. — Постарайся держать их при себе, щенок! Человека с такими воззрениями могут заметить и начнут преследовать. Хорошо, что ты понемногу начал расти и уже не так сильно отличаешься ото всех, хотя люди все равно обратят внимание на твой необычный вид. Не хотел бы я, чтобы о тебе пошли разговоры.
Я наконец-то немного подрос и стал выглядеть чуть старше, как мальчик десяти-одиннадцати лет. Мое тело не повзрослело под мои года, но даже небольшая перемена успокоила мой страх остаться уродом, потому что втайне я боялся, что это мне наказание за грехи. Я не мог отделаться от чувства вины за смерть Марко, Ингрид и ребенка Симонетты и считал, что заслужил за это кару. Поэтому я обрадовался, когда Джотто отметил во мне перемену. Сейчас, у его могилы, я вспомнил, как довольный румянец прилил тогда к моим щекам, и я вслух произнес слова из поэмы его друга. Я надеялся, что теперь они оба в раю и вместе смеются и шутят, как любил Джотто. Я по-прежнему не верил в Троицу и ангельские чины. Но если Бог — это свет, то он должен быть доволен тем, как его изобразил Джотто на своих картинах. За одно это Джотто должны были сразу принять на небеса.
Несколько месяцев спустя, после сбора урожая, когда на столы подали мелкие винные ягоды второго урожая и город остывал от лета, Симонетта наконец родила хозяину сына. В честь такого праздника Сильвано освободил всех от работы на несколько дней. Он вызвал священника, часто посещавшего его заведение, и тот окрестил младенца. Это послужило еще одним доказательством, что щедрые церковные пожертвования могут купить что угодно, даже торжественные крестины незаконнорожденного сына убийцы и владельца борделя. Мальчика назвали Николо, и уже с пеленок в нем отчетливо обозначились черты его отца. У него был узкий выдающийся подбородок и крошечный острый носик. После крещения Сильвано устроил во дворце пир, созвав на него очень странное сборище: кондотьеров, владельца другого борделя, купцов, у которых он покупал предметы роскоши для украшения своего палаццо, двух банкиров, которые ведали его доходом, ростовщика, которого презирала вся остальная Флоренция, аптекаря, что приносил Сильвано лекарства, и коробейника с помощником, и даже нескольких аристократов — больших ценителей товара, который поставлял Сильвано. Все они напились контрабандным вином, которое Сильвано незаконно привез из Лукки, и начали гоняться за кучкой маленьких девочек, для которых это торжество не стало ни праздником, ни отдыхом от работы.
Симонетта сильно ослабла после трудных родов, и Сильвано был так доволен ею, что разрешил удалиться в свою каморку в жилом крыле дворца. На замену ей он привел другую. Эта девушка была чужестранкой — замкнутая, полноватая, с высокими скулами и косыми глазами. Она мало говорила на нашем языке, да и то плохо, и мне она не нравилась. Если Симонетта объясняла, что нужно, тихим словом или жестом, эта действовала тычками. И все же я был рад за Симонетту. Она перестала работать в заведении и осталась цела и невредима. Время от времени я прокрадывался к ней в комнату навестить ее, хотя нам строго запрещалось приходить в частное крыло. Я доверял своим чувствам, которые предупреждали меня о приближении Сильвано. Эти чувства со временем обострились, и мне редко доставались побои. Каким-то образом я всегда знал, где во дворце в этот момент находится Сильвано. Со временем я даже стал чувствовать, в какой части города он находится. Стоило мне немного подождать в неподвижности, отогнав от себя все мысли, и в голове всплывал образ, подобно тому как в реке при затишье проступает на глади воды отражение. Я мысленно видел площадь или лавку, рынок или дворец и точно знал, что Сильвано там. Мой страх словно связывал меня с ним такой неразрывной связью, что я всегда чувствовал его, куда бы он ни удалялся.
А годы шли. Работа оставалась прежней, но я словно стал к ней нечувствителен, подобно тому как был нечувствителен к ходу времени. Я никогда не болел и не уставал, как многие другие дети. Я был неестественно юн и здоров, испытывал недомогание только от сильных побоев, но даже после них я быстро поправлялся. Однажды меня сильно избили на улице. Это произошло в разгар банковских банкротств, когда рухнул лондонский филиал компании «Барди и Перуцци» и ряд других маленьких банков, из-за чего многим купцам и производителям шерсти пришлось прикрыть свое дело. Положение усугубилось неурожаем в Тоскане. Флорентийцы ходили хмурые, злые и напуганные. Дела у всех шли скверно, за исключением Сильвано — его дело, как и всегда, процветало. Как-то я отправился в церковь Оньисанти[32] на берегу Арно, чтобы взглянуть на алтарь. Там была изображена чудесная Мадонна с младенцем работы Джотто. Дивная Мадонна с круглой головкой и стройной шеей, пышнотелая, в синих струящихся одеждах, дышала глубокой, почти физически ощутимой одухотворенностью, а младенец Иисус с поднятой для благословения ручкой одновременно олицетворял собой нежность и печаль, величие, открытость и милосердие. Джотто изобразил на картине такие цвета одежд, какие носили во Флоренции, и потому Мадонна казалась особенно родной и знакомой. На нее с кротким умилением смотрели ангелы — истинные свидетели священного величия. Я, спотыкаясь, вышел из церкви, словно сердце мое пронзили стрелой, — столь сильное впечатление производил на меня талант Джотто. Я шел не разбирая дороги и налетел на прохожего. Он сердито зарычал и оттолкнул меня в сторону.
— Mi scusi, signore,[33] — пробормотал я, а потом узнал в нем одного из давнишних клиентов, купца, который торговал китайским шелком.
— Стой! Я тебя знаю! — рявкнул он.
Это был сухопарый сутуловатый мужчина. Его черные волосы очень поседели с тех пор, как он перестал наведываться к Сильвано. Он сощурил на меня свои голубые глаза.
— Ты все еще служишь у Сильвано?
Я ничего не ответил и весь напрягся. Он продолжил:
