Он уже решил было, что примерещилось, когда обнаружил на своей шее медальон – прощальный подарок девушки из ночных видений. На бронзовом диске маленьким блестящим смерчем сворачивалась спираль; медальон выглядел одновременно примитивно и завораживающе. И снимать его совсем не хотелось…
Ассан долго рассматривал сначала медальон, потом Тима.
– Это талисман, – сказал, наконец, – не снимай его, Счастливчик, он приносит удачу.
Почему-то Тим так и думал, чувствовал, что это не простая побрякушка, а что-то особенное.
– Ты веришь в такие вещи? – спросил небрежно, не хотел, чтобы Ассан понял, что сам он верит безоговорочно.
– Это очень сильный амулет. Я, честно говоря, удивлен, что она отдала его тебе.
– Не веришь в мою чертовскую привлекательность?
– Такой амулет надевают на шею человеку, который ходит по краю, – сказал Ассан без тени улыбки, – человеку, помеченному смертью.
– Я помечен смертью? – В животе вдруг стало холодно. Волосы на загривке зашевелились.
Ассан пожал плечами:
– Она так решила.
– А кто она такая, черт побери?!
– Не знаю. Это же ты провел с ней ночь, а не я.
– Я даже лица ее вспомнить не могу. – Тим взъерошил волосы. – Глаза, губы помню, а больше ничего. Она еще шептала что-то непонятное. Я уснул, а она ушла.
– Они всегда уходят.
– Кто?
Ассан снова пожал плечами.
– И что мне теперь делать с этой штуковиной? – Тим посмотрел на амулет.
– Носи его, Счастливчик.
– Думаешь, поможет?
– Не повредит – это точно.
Вот и приплыли! Тим как-то уже свыкся с мыслью, что он счастливчик, баловень судьбы, а тут оказывается, что он помечен смертью. Бред какой-то.
Бред – не бред, а после того памятного разговора медальон Тим носил, не снимая. Когда ты помечен смертью, лишняя предосторожность не помешает. И ведь что удивительно, с амулетом на шее он и чувствовал себя увереннее. Может, это было простое самовнушение, а может, и еще что. Тим над этим особо не задумывался, просто не снимал амулет, и все дела…
* * *
Осталось пережить еще одну ночь, а завтра у нее суточное дежурство и на целый день можно забыть и о квартире, и о призраке. Липа не станет ни к кому проситься на постой. Она смелая и очень самостоятельная. Она с раннего детства привыкла бороться и научилась выживать. Детдом – это очень серьезная школа выживания, там тебя либо сломают, либо заставят быть сильной. Да любой призрак по сравнению с уродом и садистом Сашкой Котовым покажется невинным младенцем. А она рискнула вступить с ним в неравный бой и даже вышла победительницей. Неприятные воспоминания нахлынули мутной волной. Липа думала, что все забыла, старалась забыть изо всех сил, а сегодня вдруг вспомнила…
Кот был расистом. Он патологически ненавидел всех, кто хоть чуть-чуть отличался от «славянского стандарта». Липа отличалась, и не чуть-чуть, а очень сильно. Смуглая, черноволосая, черноглазая, а еще верткая и боевая. Если бы она была безропотной овцой, возможно, Кот поиздевался бы над ней немножко и оставил в покое. Ну, в покое – не в покое, но цеплялся бы не так часто. Однако Липа безропотной овцой быть не желала и давала обидчику отпор. Она умела драться. Кто ж в детдоме не умеет драться? А еще она очень больно кусалась и царапалась. Так что Кот частенько ходил с расцарапанной мордой. Липе тоже доставалось: синяки, ушибы, вырванные волосы, один раз даже фингал под глазом. Но это все ерунда, настоящие мучения начались тогда, когда они вступили в славный переходный возраст.
Кот повзрослел раньше остальных. Здоровый, мускулистый, потому что в свободное от издевательств над Липой время не вылезал из «качалки», он теперь смотрел на нее иначе. Ох, как Липе не нравился его взгляд. Она даже несколько раз на полном серьезе собиралась просить у директрисы защиты, но в самый последний момент останавливалась. Во-первых, из-за того, что и сама у администрации детдома была не на хорошем счету – дикарка, бунтарка, выскочка, а во-вторых, понимала – Кота не накажут. О его зверином нраве знали все, но терпели. Кот был спортивной звездой, занимался греблей и побеждал почти во всех областных соревнованиях. Каждая его победа добавляла очки директрисе. А как же? Ведь она почти собственными руками выпестовала будущего олимпийского чемпиона. Так что Коту сходили с рук все злодеяния, а Липе оставалось стиснуть зубы и молча отбиваться.
В тот вечер ее подвела любовь к животным. Старого пса Шарика знали и любили все детдомовцы. А Шарик любил Липу, вот как-то сразу выделил ее и признал своей хозяйкой. Она чувствовала себя ответственной за простодушного, неуклюжего Шарика. Лечила его раны, полученные в боях с дворовыми собратьями, летом спасала от клещей-кровопийц. А однажды, когда Шарик сломал лапу, наложила ему шину из плотных картонок. Лапа срослась неправильно, и с тех пор Шарик хромал, но Липину доброту не забывал.
– …Липучка, там твой пес подыхает! – Васька Парамонов, один из прихвостней Кота, в нетерпении пританцовывал на пороге девчоночьей спальни и корчил страшные рожи.
– Как подыхает?! – Липа спрыгнула с кровати, всмотрелась в черноту за окном, точно могла разглядеть там Шарика.
– Его кто-то в живот пырнул, он сейчас в сарае лежит и скулит. Пойдем, что ли?
Конечно, она пошла. И не пошла даже, а побежала. Набросив поверх ночнушки халатик, вслед за Парамоновым проскользнула мимо громко храпящей воспиталки.
Сарай стоял уединенно, прятался за старыми яблонями и кустами сирени.
– Ну, что же ты, Липучка?! Не отставай! – вякнул Парамонов и толкнул скрипучую дверь.
Внутри было темно, хоть глаз выколи.
– Парамонов, ты где? – позвала Липа. Она еще не поняла, что попала в западню, но сердце забилось часто и громко. Кажется, так громко, что под ветхой крышей от его стука проснулись голуби. – Парамонов, скотина, – жалобно сказала она и попятилась.
– Ну привет, Мартьянова, – послышался совсем рядом ненавистный голос Кота, и практически сразу вспыхнул болезненно-яркий луч фонарика. Липа зажмурилась, приготовилась бежать или отбиваться, а может, и бежать, и отбиваться одновременно.
Убежать ей не дали: чьи-то руки больно схватили Липу за волосы, потащили в глубь сарая. Она сопротивлялась: и лягалась, и царапалась, и пыталась укусить своего обидчика. Ей бы заорать в голос, перебудить пол-интерната, но она так растерялась, что упустила свой последний шанс.
Ее швырнули на что-то упругое и скрипучее, сверху навалилась тяжелая туша.
– Парамон, посвети! – зарычала туша. Запястьям вдруг стало очень больно.
«Проволока, – подумала Липа, – это проволока, а скрипучее и упругое – это старые кровати, а рычащая туша – это Кот. Сейчас он меня прикрутит к кровати, и все…» Липа закричала. На рот тут же легла большая, потная ладонь.
