Лишь к утру все более или менее утряслось. Они пошли в спальню, уснули, не раздеваясь. Проснулись почти чужими людьми. С тех пор не разговаривали. С одной стороны, это и к лучшему. Алексею нужно было как-то разобраться в себе, в своих чувствах, в своей жизни, наконец. Все разом стало так запутанно и странно, что это полностью выбило его из колеи.
В ту злосчастную ночь он пришел в себя, обнаружив, что лежит на кушетке. Вокруг, тревожно перешептываясь, толпились участники Осеннего бала. Ирина бережно поддерживала его голову, Варвара пыталась разжать сомкнутые губы и влить в рот какое-то лекарство. Все полностью одеты, даже с венками на головах. Испуганные, изумленные, в глазах – участие и беспокойство. Такое не сыграешь.
– Алексей! Как ты нас напугал! – выдохнула Варя. – Давай-ка вот, выпей. Это сердечное.
– Что со мной? – пытаясь приподняться на локте, спросил он.
Ему охотно рассказали, что они вышли с Ириной на крыльцо после ее выступления, проветриться, и он неожиданно свалился в обморок.
– Это точно из-за вина! – категорично заявила соседка, Света Сысоева, мать Нади. – Мы сливово-персиковое вино с травами делаем, оно только так дурманит! Мы-то уж привычные, а вам в голову ударило, – пояснила она Алексею и добродушно засмеялась. Некоторые согласно закивали.
– Вино? – переспросил Алексей.
– Думаю, да! – ответила за всех Ирина. Он высвободился из ее рук и сел, оглядываясь по сторонам.
– Мне-то, дуре, предупредить тебя надо было, – сокрушенно качала головой Варя. – Пьется легко, хорошо, но по мозгам шарахает здорово!
Алексей никак не мог прийти в себя. Выпил стакан воды, послушно проглотил лекарства и, бормоча извинения за испорченный праздник, направился к своей машине. Вместе с ним пиццерию покидали многие – кто-то рассаживался по автомобилям, большинство пошли пешком. Глядя на то, как люди спокойно переговариваются, берут друг друга под руку, сердечно прощаются, прикладываясь к щечке, улыбаются, благодарят Варю, невозможно было поверить в то, что он видел. Откровенные танцы, обжимания, а уж тем более свальный грех… Могло ли такое быть?! Алексей уже не был в этом уверен. Вряд ли. Он и в самом деле немало выпил. А пьяный мозг способен выкидывать еще и не такие фортели.
Ирина… Они едва не стали близки, страстно целовались – видимо, это произошло там, на крыльце. Уж в чем он точно был уверен, так это в их поцелуях! А потом ему стало плохо. Должно быть, это объяснение тому, что у него ничего не получилось. Однако он не испытывал сейчас ни досады на себя, ни желания вернуть, повторить сладкие мгновения. Не искал встреч с этой женщиной. Совсем наоборот. Теперь он испытывал к Ирине не слишком понятные даже ему самому чувства. Он по-прежнему восхищался ее красотой, Шустовская казалась ему притягательной и прекрасной. Но почему-то сейчас все это размывалось ощущением немотивированного, неоправданного, неясного, смутного омерзения.
Мысль о прикосновении к Ирине вызывала дурноту. Сознание раздваивалось. Теоретически он все еще желал эту женщину, но практически ему хотелось бежать от нее куда подальше.
В детстве любимым блюдом Алексей были пельмени. Он мог есть их круглосуточно, питаться одними пельменями, поглощая в огромных количествах. Пока однажды мама по рассеянности не принялась нарезать мясо, позабыв помыть нож после того, как разделывала им рыбу. Алексей на дух не переносил запах сырой рыбы и, увидев мамин промах, стал кричать, чтобы она немедленно вымыла нож. Она переполошилась, сунула нож под струю воды, потом долго промывала мясо…
Но больше Алексей пельменей не ел никогда. Он отлично знал, что мясо никак не может пахнуть рыбой. И во все другие разы, принимаясь готовить, мама ни за что не допустила бы повторения той ситуации. Но поделать с собой ничего не мог. Подавить гадливость, побороть предубеждение не получалось. Он пробовал есть, чтобы не расстраивать маму. Подносил ложку ко рту – и в нос бил воображаемый, несуществующий, фантомный рыбный запах.
Теперь ситуация повторялась. Только в этот раз Алексей не мог понять природы своего отвращения. Но, собственно, это все к лучшему. Роман с Ириной был бы непростительной ошибкой. Наверное, и разбираться-то в своих воспоминаниях о том вечере не стоило. Нужно просто подавить их. Оставить как есть. И наладить отношения с Марусей. Он ведь все еще собирался сделать ей предложение под Новый год.
…Маруся жила в эти дни как в бреду. Она не плакала, не ревновала, не задумывалась, где был Леша той страшной ночью. Не до того было. Даже боль от потери Алисы немного отступила. Все померкло перед постоянным, всепоглощающим страхом, который прочно, по-хозяйски обосновался в ее душе. Это был страх, что она неудержимо сходит с ума. Скользит в безумие. Потому что ничем иным, кроме помешательства, объяснить происходящее не получалось.
С той самой ночи с ней рядом постоянно находилось нечто, родившееся из глубины темного зеркала. Она все время слышала за спиной дыхание. Краем глаза замечала движение. Открывая глаза при пробуждении, успевала увидеть темную фигуру возле кровати. Впервые это случилось следующим утром, первого ноября. Уснули они далеко за полночь: Марусе было плохо, как никогда раньше. Она пыталась объясниться с Лешей, рассказать, что с ней произошло, но ничего не получалось. Она лишь рыдала, икала, вопила и корчилась. Леша с трудом успокоил ее, и перед тем как заснуть, она решила, что поговорит с мужем завтра.
Пробудившись, Маруся поняла, что уже поздно, давно пора вставать. Леша спал рядом: она, не открывая глаз, чувствовала его тепло, слышала, как он дышит. Ей казалось, он смотрит на нее, и в его взгляде – любовь и забота. Не помнилось ни о чем – просто хотелось, чтобы это уютное, счастливое мгновение длилось вечно…
Спустя какое-то время Маруся улыбнулась и распахнула глаза, приготовившись встретить ответный Лешин взгляд. То, что она увидела, было началом долгого, невероятного кошмара, который, неведомо почему, вторгся в ее жизнь. И потеря дочери могла свести с ума, но, словно этого было мало, что-то (кто-то) продолжало испытывать Марусю на прочность.
Алексея не было в комнате. Тепло, которое она ощущала, исходило не от него. Дыхание, которое она только что слышала, было не его дыханием. Рядом с ней, положив голову на подушку, лежало темное, сморщенное существо с коричневым лысым черепом. Постаревший младенец с несоразмерно большой головой и кривыми ножками, замотанный в какие-то тряпки. Карлик, сверкая лукавыми черными глазками, хихикал, обнажая беззубый рот, извивался, тянул к ней иссохшие ручонки. Ластился к Марусе наподобие кошки, урчал и изгибался.
Маруся замерла от ужаса, внутри все похолодело. Она подавилась вдохом, даже закричать не сумела, только накрепко зажмурилась, а когда открыла глаза, жуткое существо исчезло. Маруся принялась дико озираться по сторонам – никого. Ничего. Тишина, покой, солнечный свет. Уже привычно открытое кем-то окно. Окно! Может быть, карлик умудрился выскочить туда? Маруся бросилась к окошку, раздвинула занавески. Оно выходило во двор – и рядом никого не было. Из глубины двора, где Алексей собирался устроить летнее кафе, раздалось чье-то покашливание.
