А меня всегда, не могу сказать, волновал, – злобно всколыхивал любой намек на технологию формирования истории. Ни слова не берусь вымолвить ни о каких там фоменках, равно как и о любых других повестях временных лет. Нет, дело даже не в том, что всё враки, тенденциозность, субъективность или эксплуатация чего бы то ни было при изложении бывших или небывших фактов и событий. Нет, гораздо занятнее сам механизм исчезновения бытия, полная утрата одного и удержание другого. Кроме того, что нельзя объять необъятное, сюда трудно что-нибудь добавить. Ибо ни клочки желтых документов, ни, тем более, черепки, ничего не могут ни доказать, ни воссоздать.
Но вот, что касается 8 марта, например, то тут, кроме давней традиции напиваться в этот день с особо похабным умонастроением, удержаться на долгие времена может разве что какая-нибудь забавная деталь, вроде уже почти для всех непонятно откуда взявшейся ассоциации этого «праздника весны и любви» (между Кларой Цеткин, Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург… Битва при Кларе Цеткин… История!..) – с редиской. Ибо фольклор с упоминанием предмета, для приличия заменяемого на редиску, наверно, все же более живуч, чем формулировки и идеи революционно настроенных дам и господ, тем более что и революционное пламя в их сердцах в значительной степени подпитывалось энергией все той же самой редиски.
Что же касается самих женщин, то они прекрасны почти все. И тети свиньи с богатырским плечевым поясом, непонятно как образующейся могучей спиной и узким тазом, – работницы роддомов, поликлиник, гастрономических отделов продмагов, реликтовые парикмахерши и хозлаборанты. Я уж не говорю о генерации блондинистых чистых головок, расположенных где-то на высоте нижних ветвей деревьев благодаря новым канонам длины ног, кожаным аксессуарам и т.д. Кстати о ножках, – то ли действительно, эволюция продолжается, то ли Пушкин не там искал, но меня в свое время поразила красота ножек деревенских дам. По крайней мере «у нас в Костромской губернии», когда какая-нибудь тетя Шура, даже весьма преклонных лет, жалуясь на «нарочитые ревматизмы», смело задирает юбку, чтобы показать, где болит, она показывает безупречные формы, достойные ваяния. Вот уж где не встречается ни целлюлит, ни, несмотря на адский труд в прошлом и вполне достаточный пожизненно, никаких венозных узлов, – гладкие, стройные, молодые такие ножки.
Прекрасны и расставленные вдоль платформы метро дамы, подобные урнам эпохи сталинского классицизма, – из-за железных шуб, купленных-то купленных, но не по росту, а потому упирающихся в пол. И усталые, едва успевшие по возрасту вскочить на подножку стремительно убегающего поезда-времени, возвращающиеся с отжавшей их до капли, но кое-как все же оплачиваемой работы, подтянутые в прямом и переносном смысле леди. И девушки в растопыренных, чуть ли не горных, ботинках, с затейливыми рюкзачками за спиной, непослушными прядями, выбивающимися из-под капюшонов, и безмятежностью молодости, помноженной на непуганность постсоветской экзистенции. И миниатюрные энергичные, и бледные со вкусом, и дерзкие, и хохотушки, и особенно – добрые и добросовестные… Да, если честно, совсем не требуется быть лесбиянкой, чтобы предпочесть сидеть в метро рядом с тетей, а не с дядей. Но даже оставим в стороне запахи (что хуже, очередная «красная москва» или перегар – это один из неразрешимых вопросов философии обоняния) и прочую эстетику (с чем мы только, между прочим, тогда останемся? Один склочный интеллектуал без высшего спросил меня как-то с угрозой в голосе: «Так у вас что – Этическое через Эстетическое??? Так, будто обнаружил у меня «меняющий все дело» анатомический дефект. На что я ему, естественно, тут же ответила: «А что, бывает иначе?!» Я и сейчас убеждена, что дьявол, к примеру, не страшен, а омерзителен. Не ужас, а тошнота). А ее, эстетики, слава богу, пока еще неиссякаемо много.
Ну, а случись с вами, не дай бог, что! Кто поможет сразу и безоговорочно? Кто, не задумываясь, одолжит свои «гробовые», кто охотно, как будто своих дел не по горло, подменит вас, с кем надо посидит, кого надо выгуляет? Кто не будет все время поворачиваться к вам спиной, кто не перестанет звонить, кто не рассосется, даже если и был? Они-они, голубушки. Подружки, тетки, не самые симпатичные на вид дамы, даже иногда и полуначальницы. Кто как, кто чем, но помогут, будут думать, хлопать крыльями, а главное – никуда не денутся.
Впрочем, полов ведь не два, а множество…
Я вот вообще, кажется, нашла определение, кого следует считать мужчиной. (Типа – где талию будем делать?). Так вот, мужчиной следует считать того, кто убежден, что за его усилия, труды, мучения, – ему положена награда. Только и всего. Это поразительный феномен. При самом безобидном и, может быть, даже благородном поведении настоящий мужчина всегда после вынужденного рывка сам делает себе подарок. Если вы не замечали этого раньше, присмотритесь и вы убедитесь в моей правоте. Бабы, конечно, могут безумно желать успеха, признания, жаждать какой-нибудь там юбки, славы или даже спортивной машины, отдыха или передышки, но это переживается ими совсем иначе. Пусть даже не просто энергичная мечта, пусть – цель. Но у них нет убеждения, что им положено. Им просто хочется этого, а те – сами себе назначают.
А между тем… Когда я была еще школьницей, моя сестра училась в медицинском и регулярно с победоносным видом бросала мне ту или иную кость от изучаемых ею там жреческих наук. Раз как-то она обронила: «Женский фенотип – нейтральный». По науке эта фраза означает лишь то, что если, допустим, у некого несчастного существа поврежден весь генетический материал, отвечающий за половые признаки, то выглядеть оно будет как женщина, – не Мерилин, конечно, но уж никак и не мужик.
При желании из этого постулата можно понаделать всяческие скоропалительные выводы насчет того, например, что человек вообще – это женщина, а для кого-то открытием покажется и просто вывод, что женщина – человек. Базовый, то есть, такой человек. А это немедленно, казалось бы, вступает в противоречие с библейской версией. Или, наоборот, не вступает. Ибо всегда можно из большего (базовый человек плюс мужской пол) сделать меньшее (базовый человек).
Собственно говоря, совсем не хотелось вдаваться в хромосомный анализ или, уподобляясь одному омерзительному физиологу высшей нервной деятельности, катастрофически похожему внешне на основной вид лабораторных животных, завсегдатаю интеллектуальных телепередач (он искренне полагает, что аспиранток к нему тянет инстинктивно из-за его знойных лидерских аттрактантов), – взвешивать мужские и женские мозги и обвешивать при этом женщин. Так ведь можно и пятками меряться не в пользу изящных ножек. А там получились такие результаты, что, мол, коры у баб в среднем граммов на тридцать меньше. Той самой коры, которая нужна, чтобы соображать (в том числе и на троих, но, вместе с тем, именно кора нужна для того, чтобы ради карьеры делать вид, будто бы так уж влекут аттрактанты научного руководителя). Грустно как-то это и непродуктивно. Ибо все сущее, если и не прекрасно, то – уместно. И чему только ни находится место, а то и даже вот, свой день в календаре…
Высшая нервная деятельность
На биофаке я училась на кафедре вирусологии. Биохимическое и физиологическое отделения были тогда условно разделены на «растения» и «животных». Нас отнесли к «растениям». Практически это выражалось в том, что по всем «растительным» дисциплинам мы сдавали экзамены, а по «животным» – теоретические зачеты. А «животные» – наоборот. Таким образом, по курсу высшей нервной деятельности предстоял всего лишь зачет. Было известно, что порядок его сдачи таков, что можно ничего не учить, что там дают готовиться по учебнику уже после получения билета. Мне это было в высшей степени на руку, так как из-за тяжелой болезни и переноса экзаменов я сдавала вторую сессию подряд.
