Эгил встал.
— Договорились, — обрадовался он, как будто котел принадлежал ему. Старейшая не обратила на него внимания.
— Приемлемы ли для тебя условия, Элизабет, дочь Сигер? — спросила она. Волшебница подробно перевела. Лиза нахмурилась и почесала голову.
— Я должна подумать, — сказала она наконец. Затем пошла на поле и принялась за работу. Эгил присоединился к ней. «Какой нахальный», — не впервые подумала Арона, собирая свои записи.
Женщины разошлись, а Арона напряженно прислушивалась к разговору Эгила с матерью.
— У нас будет земля, — уговаривал он ее. — И ты больше не будешь служанкой старухи.
— Я не служанка, — возразила Лиза.
— Твоей матери хорошо у меня, и она не любит работать на земле.
— Я понимаю, что ты теряешь прекрасную вышивальщицу, — заметил Эгил ядовито. Он повернулся и обнял мать за плечи. — Мама! Тебе не нужно будет так много работать на земле, как этим женщинам. У тебя для этого есть я! Ты снова станешь хозяйкой в собственном доме, и мои младшие братья и сестры получат нужную заботу. Я знаю тебя, мама, ты никогда не поставишь свои капризы и желания выше потребностей семьи и деревни. Правда?
— Мне нужно подумать, Эгил, — спокойно повторила она и кивнула, отпуская его.
Эгил изо всех сил вогнал топор в последнее упавшее дерево. Однажды… однажды он станет значительным человеком в этой деревне, и к нему не будут относиться, как к нищему мальчишке! Тут мимо прошла хранительница записей Марис со своими глиняными табличками, единственная взрослая грамотная женщина во всей деревне.
— Госпожа Марис, — вежливо обратился к ней Эгил. — Могу я задать тебе вопрос?
Глава восьмая. Суд
Зима была долгой и голодной, у всех испортился характер, и потому приходилось много записывать. Особенно часто ругалась со всеми в деревне Хуана, дочь Гунтира, втягивая всех в свои ссоры. Она притащила свою раненую дочь Леатрис и пастушку Нидорис к старейшим. Жаловалась на то, что пастушка не досмотрела за ее дочерью. И вообще — какой ужас посылать девочек пасти стадо!
Леатрис, прикусив губу и опустив глаза, старалась как можно дальше отодвинуться от матери. Когда старейшие попросили говорить Нидорис, девушка положила руку на плечо Леатрис.
— Она хорошо справилась со своими обязанностями. Она смелая и убила волка, который подбирался к нашим ягнятам. Если кто-то и проявил небрежность, то это ее мать и ее деревня, потому что она стала девушкой, но не прошла посвящение. Она даже не знала, что во времена месячной крови нельзя сторожить стада.
Старейшая подозвала к себе Леатрис.
— Правда ли то, что говорит Нидорис?
Леатрис поежилась, словно замерзла.
— Правда, что я не знала… о волках и крови, —запинаясь, бормотала она. — Я дома никогда не стерегла овец, и никто из моих подруг этого не делал. Нидорис даже не догадывалась, что мне это неизвестно, и присматривала за мной, как старшая сестра. Я не знаю, что такое это ваше посвящение, но думаю, что у меня ничего подобного не было.
Решение было неизбежно. После длительных допросов других девушек, которые также охраняли овец, и их матерей с Нидорис сняли обвинение в невнимании. Хуане было приказано позаботиться о том, чтобы ее дочь немедленно прошла посвящение. Несколько недель спустя Хуана с гневом хлопнула дверью госпожи Бирки, хотя никто не понял почему. Потом Хуана, устроила страшный скандал, когда Леатрис заявила, что хочет жить у госпожи Офелис, сочинительницы, как ее ученица.
Перед снегом пришла еще одна группа чужаков-торговцев, и лицо Асты, дочери Леннис, все в синяках, говорило о том, что ее мать была серьезно недовольна тем, как вела себя с ними ее дочь. Женщины деревни продавали все, что могли, за еду, инструменты и соль. Многие вынуждены были ютиться в хижинах посещения, которые восстановили первые чужаки, и там работали на огородах. Потом снова возник спор из-за котла Элизабет, дочери Сигера. Арона до сих пор ежилась, вспоминая свое участие в переселении матери Эгила в дом госпожи Лойз!
Эгил теперь был похож на кота в сыроварне. Осенью он начал учиться читать и писать, и все время, которое мог урвать от строительства домов, работы с мулами и возделывания нового участка матери, он посвящал урокам. И не только посещал все занятия, но и задавал множество вопросов.
— Почему у вас так много слов для таких простых вещей? — удивлялся он, — о любви, о беременности, о родстве и о времени месячной крови.
— А почему у вас так много слов об орудиях защиты? — парировала Арона.
Эгил мог часами говорить о мелких технических различиях, как будто они действительно имели смысл! Его легендарное высокомерие частично объяснялось чуждым акцентом и плохим знанием языка; однажды — только один раз — он приказал Ароне в присутствии Марис принести ему новую табличку, и хранительница записей надрала ему уши. Потом, словно он недоразвитый ребенок, она произнесла то же слово в повелительном наклонении и просительном наклонении. И видно было, как лицо его осветилось пониманием.
Оказывается, высокомерие Эгила объяснялось простым незнанием грамматики.
— А что это за маленькие слова в конце каждого предложения? — поинтересовался он во время седьмого урока.
— Они говорят, откуда ты знаешь то, что знаешь, —начала Арона и замолчала. Она вспомнила, что он каждое свое слово заканчивает частицей, означающей «это очевидно само по себе». Остальную часть дня она обучала его различиям, и хотя он по-прежнему предпочитал «высказывательное наклонение», как тут же назвала его Арона, постепенно он научился употреблять и другие. Одно наклонение даже заставило его рассмеяться.
— Арона! Неужели это окончание означает, что говорящий — отъявленный лжец? — И он несколько дней только его и использовал, смеясь про себя.
У него были все недостатки избалованной девушки.
Он оказался ленив, как кот, когда дело доходило до работ по дому, и все портил, пока госпожа Марис не пригрозила, что прекратит занятия. Но учился он очень быстро и скоро стал писать не хуже Ароны. И всегда был полон идеями, как курица яйцами.
— Когда я стану хранителем… — обычно говорил он. — Я позабочусь, чтобы эти старые легенды излагались справедливо и из них делались правильные выводы. Когда я стану хранителем, я отделю выдумки старух от фактов. Когда я стану хранителем…
Когда Соколиная Богиня отложит яйцо на деревенской площади!
Они часами спорили о деревенских легендах и преданиях. Хорошо, что Эгил никогда не станет хранителем записей! Он был поражен, например, тем, что Мирра-Лиса, о которой рассказывала Арона в пещере, считается героиней ее народа. Он в ее истории видел только предательство и нарушение каких-то клятв, суть которых Арона так и не смогла понять. Ведь нигде в легенде не говорилось, что Мирра давала какую-то клятву завоевателям. Эгил — когда примет у госпожи Марис и ее помощницы их хозяйство — намерен был неузнаваемо изменить эту легенду и сохранить старую версию только для старейших. Неужели он считает себя старейшей? Арона содрогалась при одной мысли об изменении записей. «Если бы только госпожа Марис услышала, чем он хвастает», — ужасалась Арона. Но госпожа Марис вечно отсутствовала, совещалась со старейшими об одной богине известных делах, и Арона чувствовала себя очень одинокой.
