Оборотни разбирали одно из зданий. Хотя они не использовали никаких орудий, строение таяло на глазах, будто было сделано из хлебного мякиша. Медленно, но без видимых усилий, ходячие мертвецы по кирпичику разбирали его.
На дальней стороне площади возвышался пустой пьедестал. Еще недавно на нем стоял памятник. От статуи осталось достаточно, чтобы понять, кого она изображала. Как и все монументы Орокоса, этот представлял собой скульптурный портрет главы Протектората Патриция, правившего городом с вершины Нулевого шпиля. Его изображения стояли повсюду. Широкоплечий, высокий, одет в длинную форменную шинель, застегнутую на все пуговицы от шеи до щиколоток. Турпан всегда считал, что этот наряд неприятно напоминает хирургический халат.
Но куда более неприятным было лицо Патриция, точнее его отсутствие. Вместо лица у статуи был черный овал пустоты. Его череп прикрывал плотно облегающий черный капюшон, похожий на капюшон аквалангиста, а там, где должно было находиться лицо, зиял мрачный провал. Внутренняя сторона капюшона совершенно не отражала света, наоборот, казалось, что его черная пустота поглощает свет. Это «лицо» призвано было внушать страх и благоговение, ибо Патриций был холодным и безжалостным, как абсолютная пустота. Его цель – внести как можно больше порядка в этот мир хаоса, и он ни перед чем не остановится, чтобы достичь ее.
В детстве Моа часто доводилось слушать дома рассказы о том, как раньше, очень давно, существовала такая штука, «демократия». В те времена лидеров выбирали сообща, а решения принимал совет, куда входило много людей. Родители Моа просто обожали такие истории, и Чайка тоже без конца их пересказывала. Но вся эта демократия перестала существовать задолго до рождения Моа, и девушке с трудом верилось, что такое происходило на самом деле.
Потом возник Протекторат. Сначала это была одна из многих политических партий, которые тогда существовали. Ее программа была проста: демократия недостаточно сильна и потому не способна обуздать призраков. Только твердая рука сможет обеспечить народу Орокоса безопасность и уничтожить врагов раз и навсегда.
Люди устали бояться, устали от постоянной войны с призраками, которая продолжалась с незапамятных времен, с самого Угасания, а может быть, и еще дольше. И люди выбрали Протекторат. Новая партия власти построила стены, много стен, чтобы разделить районы и сдерживать призраков. Все вздохнули с облегчением. Протекторат расставил солдат на улицах, и паноптикон стал показывать, как они отважно очищают зараженные районы и возрождают давно покинутые части города. Горожане приободрились.
Затем в один прекрасный день Патриций объявил все остальные партии вне закона. Они, мол, только мешают, вечно жалуются на отсутствие прав и свобод, без конца спорят и ничего не делают. К тому времени, когда Патриций объявил себя единоличным правителем Орокоса, он пользовался поддержкой подавляющего большинства. Хотя на самом деле его партия ничего не добилась: чем больше солдат они посылали против призраков, тем больше множились ряды противника. Зато жители города чувствовали себя более сильными, более защищенными, им казалось, что скоро им уже не нужно будет трястись от страха. Вот так власть Патриция стала абсолютной и не осталось никого, кто мог бы бросить ему вызов.
– Одно оборотни сделали правильно, – прошептал Турпан. – Они сбросили этого покрюченного урода.
Моа тихо фыркнула в знак согласия. Как и Турпан, она ненавидела Патриция. Ведь стены между секторами не столько защищали горожан от призраков, сколько служили целям Протектората. Стены огораживали гетто. Протекторат согнал в один сектор бедняков и больных, политических противников и преступников – всех в одну кучу. Таким образом освободилось место для выращивания пищи, предназначенной «добропорядочным» жителям Орокоса, а также для обучения солдат. Все были счастливы. Все превозносили Патриция за то, что он сделал их жизнь лучше. Все, кроме тех, за чей счет были сделаны эти улучшения, кроме так называемых «выродков», загнанных в гетто. Но их судьба никого не волновала.
– Смотри, – тихо сказала Моа, наблюдая за оборотнями внизу. – А слухи-то, оказывается, не врут…
– Точно, оборотни разбирают здание Протектората, – кивнул Турпан. – А все остальное не трогают.
Ваго вопросительно хмыкнул.
– Мы слышали о призраках кое-что, – принялась объяснять ему Моа. – Все в городе это слышали, но никто не знает наверняка. Они захватывают район и потом… уничтожают некоторые вещи. То, что принадлежит Протекторату. Они сносят все, что построил Протекторат. А остальное и пальцем не трогают. Словно мстят Протекторату.
Тут вмешался Турпан:
– В районе, где я вырос, говорили, что призраки захватывают тела людей потому, что не могут ничего сдвинуть с места, ведь они проходят все на свете насквозь. Другое дело – оборотни. Они запросто сносят то, что построил Протекторат.
– А мне говорили, что призраки не могут слишком долго существовать вне человеческого тела, – прибавила Моа, припомнив один давний разговор.
Это была одна из десятков теорий о призраках, и тогда Моа, помнится, отнеслась к ней недоверчиво.
– Да, я тоже такое слышал. – Турпан повернулся к Ваго. – Как бы там ни было, когда призраки уничтожают все следы владычества Протектората в одном районе, они атакуют соседний. Все скопом. Выбирают сектор и наваливаются на него гуртом, вот как они действуют. Очищают одно место, а потом переходят к другому. Вот почему они не распространились повсюду. Они освобождают город по частям.
– А я и не знала, – сказала Моа, блуждая взором по залитой дождем площади внизу и по молчаливо трудящимся оборотням. – Хотя, если подумать, все должны были слышать об этом – такое трудно не заметить.
– Это замалчивают, – отозвался Турпан.
– Протекторат?
– Конечно, Протекторат. А ты бы захотела, чтобы все об этом знали? Некоторые считают, что во всем виноват Протекторат. Не было бы его, призракам незачем было бы захватывать районы.
– Чепуха! – возразила Моа. – Призраки появились гораздо раньше.
Турпан пожал плечами.
– За что купил, за то и продаю.
Некоторое время они не разговаривали, и только неумолчный стук дождевых капель и плеск воды тщетно пытались отвлечь их от раздумий.
– Надо идти, – наконец нарушила молчание Моа.
Ей было зябко, и она обхватила себя руками за плечи, чтобы согреться.
Турпан уже открыл рот, чтобы согласиться, но тут откуда-то издалека донесся звук, заставивший всех троих замереть на месте. Негромкий потусторонний крик, похожий на песню кита, нарушил покой дождливой ночи.
– Скажите мне, что у меня глюки, – сказал Турпан, когда крик затих.
Не успели Моа и Ваго что-либо ответить, как звук раздался снова, на время заглушив шелест дождя. Оборотни на площади не обратили на него никакого внимания. Турпан мельком удивился их равнодушию к опасности, но тут же забыл об этом. Все мысли вытеснило острое желание убежать и спрятаться, первобытное и глупое.
