Мы все-таки сделали через час небольшой привал — запас сил у всех иссяк полностью. Мы расположились на полянке. Внезапно я заметил знакомые маленькие красные ягодки земляники. Мы стали ползать по земле в поисках подножного корма. Увы, его тут оказалось совсем немного, каждому в лучшем случае досталось не больше десятка плодов. Голод так мучил меня, что ни о чем другом кроме как о пищи мои мозги думать не могли.
— А что если нам поохотиться, — предложил Павел. — Есть же у нас автоматы. А тут поди водится какая-нибудь живность или птица. Я помню в детстве глухарей ел, очень даже ничего.
— Слушай, лучше не выводи меня из терпения, — прикрикнул я. — Ты что совсем балбес, коли не понимаешь: если мы начнем тут пальбу, нам конец. Нас тут же обнаружат, эти леса набиты боевиками, как московский автобус пассажирами в часы пик. Нам неслыханно везет, что мы еще не наткнулись на них. Мы бредем тут как последние олухи, не смотрим что делается вокруг нас. Тебе пойдешь в разведку.
— Почему я? — возмущенно воскликнул он. — Почему не ты?
— Потому что мы с отцом Борисом будем изображать основное подразделение. А ты как раз очень подходишь для ведения разведки. Маленький, юркий. Ну а если наткнешься на них, то потеря будет небольшая, все равно от тебя никакой пользы, только лишняя забота да нытье. Раздражение во мне вызывать не будешь. Знаешь, если бы мы встретились с тобой несколько лет назад, я бы скорей всего тебя бы уже пристрелил. И Козинцев так же поступил бы. Но сейчас я стал более терпимым к таким как ты. Потому что мне плевать на вас всех. Ты понял меня?
Парень буравил меня заполненными ненавистью глазами. Нельзя сказать, что меня это сильно беспокоило, в жизни так на меня смотрели многие. И все же я подумал, что зря провоцирую его, так как люди, которые охвачены такими чувствами, потенциально опасны, они могут выстрелить в тебе спину из автомата. Этот дезертир ради спасения своей вонючей задницы вполне способен на любой, самый подлый поступок. Не говоря уж о том, что такое поведение у него в крови. Не случайно же он покинул свою часть. Быть предателем для него естественное состояние.
— Я иду, — сказал я.
Чтобы не напороться на боевиков, мы старались не идти по протоптанным дорожкам и тропинкам, а пролагать собственные пути зачастую сквозь прочти непроходимую чащобу. Это сильно осложняло нам жизнь, замедляло продвижение, зато спасало от нежелательных встреч. Пару раз небольшие группы бандитов проходили где-то рядом, мы слышали шлепанье их шагов, до нас доносился неясный гул голосов. В таких случаях мы останавливались, прятались, где могли, но главное старались не издавать никаких звуков.
Последнее для нас было самым легким, так как после моего столкновения с Павлом, мы практически не разговаривали друг с другом. Иногда я лишь натыкался на пристальный, изучающий взгляд отца Бориса. Что же касается Рязанова, то он старательно делал вид, что не замечает меня.
К конечной точки нашего маршрута мы пришли под самую ночь. Уже начало темнеть, и я испугался, что нам не удастся поспеть до того, как идти станет абсолютно невозможно. Но нам повезло; внезапно мы вышли к тому самому месту, где я безуспешно пытался незаметно для всех пересидеть бой. Я отделился от своих спутников, нашел заветное дупло и просунул туда руку. Сверток ждал меня. Я ощупал его и положил в карман.
Теперь я снова владел универсальным оружием, которое не только убивает, но делает еще и массу других полезных вещей.
День был жаркий, зато ночью в горах всегда прохладно. Эта же ночь, словно нарочно, выдалась особенно студеной. Никакой одежды кроме того, что было на нас, не было, и мы все трое в прямом смысле дрожали от холода.
— Вы как хотите, а я разожгу костер, — сказал самый молодой из нас.
Я не стал возражать, хотя понимал: разжигать костер все равно что самим сдаться в плен. Но сил терпеть холод иссякли, еще немного и нам всем гарантировано воспаление легких.
Оказалось, что у Рязанцева, несмотря на усталость, еще остались силы, он быстро натаскал хвороста. У него же оказалась и зажигалка. Он поджег костер и лег, сжавшись в комок, в опасной близости от него. Но это не помешало ему мгновенно уснуть.
Мы сидели вдвоем со священником и смотрели на лихие пляски огня. Кроме едкого дыма, ветер гнал на нас тепло, что заставляло мириться с этим неудобством. От тепла же становилось так приятно, что минутами казалось, что ты сидишь дома, в уютной квартире, рядом любимая женщина, на полу возится ребенок, делающий первые в своей жизни неуверенные шаги… Как это было давно и как мало в жизни мне довелось пережить подобных моментов.
— Могу я вам задать вопрос? — неожиданно вторгся в мои воспоминания голос священника.
— Задавайте, отче.
— Зачем вы здесь? Никак не могу понять. Очень ваше поведение странное.
— Зачем я тут, этого я вам не скажу. Но в свою очередь могу переадресовать этот вопрос вам: я тоже не понимаю, на какой черт вы сюда занесло. У вас же был приход в Москве. Кстати, где?
— В церкви Всех святых.
— Так это же недалеко от меня, когда-то я жил в нескольких кварталов от этого храма. Вот как бывает, находились рядом друг с другом, а встретились здесь.
— Наверное, вы не посещали церковь.
— Не посещал, — признался я. — Но вы мне все же не ответили.
— Я могу ответить, вот только поймете ли вы меня?
— Попробуйте, а я вам потом скажу.
— Я вам отвечу словами Спасителя: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Видите ли, меня очень давно мучает вопрос, что есть человеческое зло, откуда оно берется в людях, да еще в таких гигантских масштабах, какие силы в человеке порождают ее, что способствует ослабеванию? Почему одних она захватывает целиком, а другие способны противостоять ее натиску. Вот я и отправился в эти места, где борьба зла и добра проявляется наиболее выпукло.
— И уже есть результаты ваших поисков?
— Мне трудно пока вам ответить. Наблюдений много, а вот выводы…
— А хотите я вам скажу, что об этом думаю. Я не знаю откуда в человеке берется зло — так далеко я не привык заглядывать, но могу со всей определенностью заявить: он буквально напичкан им. Даже самый добрый наполнен злобую, как баллон газом. И если суметь его поджечь, он непременно взорвется. Вся разница, что одному хватит для этого пламени спички, а к другому надо поднести автоген. От зла нет защиты. Чем больше я живу, тем тверже убеждаюсь, что зло первично в людях. Вся наши жизнь построена на нем, уберите зло и от человека ничего не останется. Он даже не будет знать, что ему делать. Потому что все его помыслы направлены на злые дела, все желания и устремления человека, как бы они не выглядели внешне, если в них как следует покопаться, основаны на зле. Добро же это нечто чуждое ему. Дабы сделать что-то доброе человеку приходиться уговаривать себя, заставлять. Ошибка таких гуманистов вроде вас в том, что они ищут в человеке доброе начало, которого просто не существует. Вот потому-то они и не ведают, как все объяснить.
