Назло Геннаше Альбина стала попадаться ему на глаза в эротичнейших своих туалетах (дело было весной, можно было чуть померзнуть) — то с глубоким вырезом, то с оголенной спиной, белой и гладкой, как свежий сугроб, то в юбке с боковым разрезом, сеявшем сомнения, не забыла ли она надеть трусики. Геннадий Петрович глядел на эти прелести скучными рыбьими глазами. Альбина с горечью осознала, что все то великолепное, упругое, шарообразное, что составляло неизменно предмет ее гордости, Геннаше совсем не нравится, если не противно. А нравится ему, наоборот, Танино — молодое и невнятное. Альбина вошла уже во вкус борьбы. Неудача не обескуражила ее, а только раззадорила. Она повесила в шкаф с Геннашиными праздничными костюмами свои ударно-сексуальные наряды, которые жалко и уныло обвисли на вешалках мешками бюстов и веревочками завлекательных лямок. Альбина отправилась в Нетск.
Довольно скоро вернулась В Ушуйск другая Альбина. Это было непосредственное, победно-раскованное существо в легких брючках жидковатых весенних тонов. Пышный бюст неброско таился в тени распахнутых спортивных курточек, под забавными рубашечками вместо того, чтоб лезть всем на глаза и провозглашать, что он так спел, что вот-вот треснет. Тяжелее всего было расстаться с роскошными белокурыми кудрями, напоминавшими парик Исаака Ньютона. Но Альбина пошла на эту жертву. Теперь ее голову украшала коротенькая стрижечка — последний шанс зрелой женщины убедить себя, что она помолодела. Такая прическа бывает у сельского школьника к первому сентября, если его тщательно обрили в начале июня.
Процесс преображения доставил Альбине много радостей. Метаморфоза потрясла всех, кроме Геннадия Петровича. Он, правда, тоже не узнал сперва Альбины, но когда рассмотрел, что это она, посерел и брезгливо сморщился. Альбина никак не могла поверить в свой новый провал. Наконец стала она подозревать, что причина всех ее несчастий, ее крушения, причина невыносимой, убивающей маяты и мужа, и сына — не дурь, не гормоны, не возрастное затмение. Причина — сама Таня. Пока есть Таня — любая, пусть забывшая, пусть равнодушная, пусть нелюбящая — все будет по-прежнему, так же ужасно и невозможно. Как бы расколдовать все назад, как бы обрызгать и себя, и их двоих любимых, и стылый дом какой-нибудь живой водой? Да, ведь еще и мертвая вода бывает…
— Я понимаю, конечно, меру вашего отчаяния, — холодно отшатнулся Самоваров от несчастной Альбины, — но не могу уяснить…
— Верните его! — твердила Альбина, как заведенная. — Ваши связи! Ваше влияние! Он ни в чем не виноват. Ее он не душил, я это знаю точно, так же точно, как то, что сегодня воскресенье. Да и Мошкина он не бил! Может быть, потрепал слегка. Он чуть ли не каждый день треплет Мумозина (а ведь это художественный руководитель) — и ничего! И другие ничего! Да если б за это сажали, он бы давно… Ваши связи!
Самоваров отмахнулся:
— Что вы в самом деле!
Альбину вдруг осенило. Она рванула застежку сумочки так, что молния взвизгнула, быстро порылась и пошуршала чем-то и наконец зажала в кулаке какие-то бумажки. Однако кулака из сумочки она не вынимала.
— Сколько вы берете? — твердо и деловито спросила она. — Я знаю, что много. Но сколько? У меня сейчас с собой только полтораста, но потом…
Самоваров побелел и вскочил, вздернув за собой и Настю.
— Что вы себе позволяете! — вскрикнул он не своим, тонким голосом. — Я? Много беру?
— Если на порядок больше, чем полтораста — я понимаю, много больше! — я постараюсь к вечеру, — невозмутимо заявила Альбина. — Но мне нужны определенные гарантии. Чего вы так всполошились? Нас никто не слышит и не видит. Вы что, не хотите помочь?
Самоваров совсем вышел из себя:
— Не хочу! Не хочу! Хоть я и знаменитый взяточник! Я беру много — но не хочу! Какая сволочь вам про меня все это наплела?
— Кульковский Владимир Николаевич. Вы же не станете спорить, что это порядочный и надежный человек. Я понимаю, вы меня не знаете, опасаетесь доверять, но деньги я достану! А меня могут рекомендовать… тот же Кульковский, в высшей степени порядочный…
— Какой подлец! — вскричал вновь Самоваров и страшным усилием воли остановил на выходе слова, совсем негодные для женских розовых ушей.
— До чего подлец! — кипятился Самоваров, хромая по коридору и пытаясь объяснить Насте только что пережитую стыдную сцену. — Дурит в своей кровати со скуки! Сначала Юрочке этому ненормальному наврал, что я сыщик. А теперь до того обнаглел, что я и из КПЗ извлекаю. И большие деньги за это беру! Большие! Аппетиты растут! Юрочка мне все какие-то гривенники совал, а тут полтораста… Но как несдвижимый с койки мерзавец сумел поспеть всюду?
— Есть такая удобная штука, как телефон, — предположила Настя.
— Пора укротить телефонного хулигана! Он, говорят, поправляется, вставать стал — пусть снова сляжет, но предварительно проглотит свой блудливый язык!
Глава 11— Так ты женился? А ведь молчал, поросенок! Бутылку хотел зажилить? Признайся, жалко бутылку? Не выйдет!
Хороший парень Кульковский, быть может, и вставал уже, но Самоварова принял на своем великолепном кружевном ложе. Был он румян, как пирог, и улыбался совершенно невинно.
— Кто женился? — накинулся на него Самоваров. — Что ты несешь? Еще одну сплетню про меня пустил? Очередную гадость выдумал?
Кульковский обиделся:
— Как я мог такую ерунду выдумать? Это твоя жена моей сказала. Я еще удивился, что ты от меня скрыл — надо же, думаю, какой поганец: четыре года живете, теперь вот и официально оформились, а ты ни слова…
Ошеломленный Самоваров вяло опустился на скрипучий стул рядом с кроватью.
— Чего это у тебя челюсть отвисла? Ты что, сам не знал? Я первый просветил тебя, что ли? — взвыл блаженно Вовка и закатился долгим визгливым смехом. Одеяло на нем мелко сотрясалось, кружева вздрагивали, по сытому бородатому лицу текли счастливые слезы. Он смеялся, пока не устал, но хотел все-таки выжать побольше из редкой возможности повеселиться, и еще долго хмыкал, силился хохотнуть, растравляя в себе смех. Он кидал при этом виноватые взгляды на Самоварова и взвизгивал:
— Видел бы ты себя сейчас!
«Какой подлец, — скрипел зубами Самоваров. — Еще говорят, что улыбка украшает человека! А у этого до чего отвратительное рыло… Нет, это его сплетня — не может быть, чтобы Настя такой чуши нагородила! Не похоже это на нее… Или похоже? И она вот так со мной разделалась?..»
Открытие было такое внезапное, что Самоваров позабыл и про Юрочку, и про Альбинины гнусные предложения. Вовка уже отсмеялся, к нему возвращались понемногу и человеческий облик, и дружеское участие.
— Так ты в самом деле ничего не подозревал? Что тебя ловят? Что окрутили?
— Да ничего не окрутили! Просто я…
И Самоваров изложил совершенно безобидную историю знакомства с Настей, ее приезд в Ушуйск и внезапное сближение. Кульковский слушал с интересом и тоже недоумевал:
