Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 26
– Радзивилл… хм. А это кто такой? Космонавт? Кто-то из истории??? Артист?
У госпожи Радзивилл от этих вопросов мир перевернулся. Каждый из этих вопросов – был смертельным выстрелом во всю ее жизнь, во все, что было дорого и ценно для нее. У нее в глазах потемнело, предательски зашумело в ушах, и стремительно закружилась голова.
Но, подумав немного, предприниматель, не обращая внимания на побледневшую старушку, уцепившуюся в стоящий перед нею стул, он вдруг чему-то обрадовался, повторяя «Радзивилл», «Радзивилла», «Горилла, вилла»! Вилла Радзивилла!»
Это название так понравилось владельцу – новому хозяину магазина, что окрылило его настолько, что название понравилось ему больше самого магазина. И вскоре вход в магазин смелая сверкающая вывеска с надписью: «Вилла Радзивилла». Но украшала она вовсе не книжный магазин, как прежде, а кафе с игровыми автоматами, которому эта новая вывеска больше соответствовала. Так госпожа Радзивилл, как и другие, работавшие вместе с нею продавщицы, осталась не у дел, лишней в наступивших новых временах. Ей трудно было вжиться, принять, перешагнуть, чтобы идти дальше через этот исторический разлом между прежней жизнью в советской реальности, где она жила в ореоле причастности и мифической значимости, опираясь на знатность рода Радзивиллов. А в новой жизни призрачно-историческое из преданий о былом, как при смене хозяев квартиры – все оказалось хламом. Словом, как это ни парадоксально, но «в каретах прошлого» покататься ей пришлось только при советской власти, а в капиталистической Литве остановка «карет прошлого» оказалась последней и прощальной. Странно, но все то трепетное и многозначительное с ореолом исторической значимости отношение к генеалогическим древам прошлого высоко ценилось лишь в стране победившего пролетариата. А в свергнувшей этот пролетарский режим действительности все это потеряло свою значимость. В нынешней реальности правил лишь капитал, и неважно было, какими путями сколоченный.
Этот не первый инсульт, разбивший ее после всех переживаний из-за непосильно резких для ее возраста перемен, оставил страшные последствия, она стала лежачей больной. Хорошо, что Витас, ее добрый сын Витас, преданно ухаживал за нею.
Но кое-что в жизни ей все же удалось, даже когда она стала инвалидом, – женить сына на девушке из такого же достопочтенного и исторически значимого рода. А значит – не допустить брака с какой-нибудь простолюдинкой, что было фобией всей ее жизни.
Тем более что многолетний роман ее сына Витаса с москвичкой, так долго огорчавший ее, сломался, вернее, стал невозможен из-за болезни матери, из-за рухнувшей страны. В одночасье оказавшейся другой страной, всего того, что перемололо много судеб в те времена Перестройки.
И нашлась девушка с исторически весомой фамилией – Лещинская. И с такой же зеркальной проблемой, как и у Витаса. Она так же, как лис охотниками, была обложена со всех сторон именитой родней, так же несшей знатную фамилию, как знамя великого протеста в чужеродной советской действительности. И ей так же, как и Витасу, внушали с детства о значении ее исключительности и ответственности, которую накладывала на ее жизнь венценосная тень фамилии «Лещинские». И тень эта давила всей тяжестью французского престола, музейным нафталином в любой самый солнечный весенний день. И так же, как и в судьбе Витаса, ее мама, тетушки и бабушка – хранительницы фамильной чести – рушили и крушили с удивительным единодушием и азартом как первую ее любовь, так и первый брак. Как, впрочем, и все последующие ее романы и попытки брака по любви. Словно фамилия польского короля на французском престоле могла получить увечья в 17 веке через будущие века от мезальянса-брака кого-нибудь из потомков по любви с простолюдином или простолюдинкой.
Оба они, к удивлению близких, легко согласились и на сватовство, устроенное аристократической родней, и на скорый брак. Но это был не вполне брак, а дружески-договорная попытка побега от затянувшейся опеки со стороны их близких. Прокладывая через брак путь к свободе. Брак, в котором по их тайной договоренности они оба были свободны. Быть может, эта общая тайна, озорство затеи, разрушавшей осточертевшие обоим догматы незыблемости добропорядочности, придало некоей легкости и даже остроты с привкусом авантюры их браку.
Отчего лет на пять они действительно прожили в браке. Она – супруга Витаса, вырвалась от навязанных родней стереотипов поведения носительницы королевской фамилии, смогла отмахнуться от химер предрассудков ее близких. И даже смогла приструнить свою родню, приучив их не лезть в ее личную жизнь. Строжайше запретила в своем доме развешивать по дому репродукции с изображением генеалогических древ Лещинских и Радзивиллов. Поэтому и их развод не был чем-то трагическим для обоих, а просто взаимно удобным выходом из вынужденной ситуации, в которую их загнали родные. И их семейная пирушка в ресторанчике, где их семья с их двумя детьми отпраздновала вчетвером родительский развод, – была очень мила. И вполне могла показаться со стороны обычным тихим семейным праздником. Все было спокойно, потому что и дети чувствовали и знали, что отношения с родителями останутся прежними, все просто будут жить каждый своей жизнью. Встречаясь с обоими родителями, зная, что родительской любви к ним новые обстоятельства нисколько не уменьшат. А Витасу не пришлось никого строить и перестраивать. Его мама в последние годы не узнавала даже его – родного сына Витаса. И не могла вспомнить, как ее зовут, не то чтобы вспоминать хитросплетения генеалогического древа Радзивиллов, которые в их семействе было принято заучивать с детства, как таблицу умножения. И она всегда помнила каждый узел нового брака, каждую новую ветвь на том древе всю жизнь. Но Альцгеймер все забрал, отнял воспоминания, как игрушки, уже не нужные взрослому человеку. Не обрадовало ее даже то, что однажды с радостной вестью к ним с цветами пришла навестить одна из продавщиц ее бывшего магазина. Это была новость о том, что она работала почти 10 лет, «челночничая», не щадя своих сил. Перевозила разные прибалтийские товары в Россию. И ей удалось сколотить некий капитал, который позволил ей перекупить, то есть – выкупить магазин у владельца «Вилла Радзивилла». Чтобы опять открыть, как прежде, – книжный магазин. Но когда она сказала лежащей с блуждающей улыбкой на лице госпоже Радзивилл, что сожалеет, что не сохранилась старая, еще советская вывеска «Книжный магазин». Но будет еще лучше сделать новую вывеску с названием магазина – «Радзивилл». Но в ответ госпожа Радзивилл лишь прошелестела, как осенняя листва, тихим старческим шепотом:
– А кто это?
И смелая предпринимательница, храбрая амазонка возрожденного постперестроечного капитализма расплакалась в ответ, не уточняя, к кому относился этот вопрос старушки – лично к ней или к некому Радзивиллу.
Потому что и без объяснений было ясно, что госпожа Радзивилл совсем плоха и совершенно потеряла память, поэтому ни ее не узнала, ни о Радзивиллах ничего уже не помнила. Но Витасу было очень приятно, что его маму, уже стоящую на пороге прожитой жизни, так тепло помнят. И идея восстановить прежний книжный магазин очень обрадовала его.
Но замысел свой амазонка-«челночница» все же осуществила. Подняла магазин практически из руин, которые ей оставил ее предшественник, увезя свою вывеску «Вилла Радзивилла» вместе с выломанной сантехникой и оборудованием в Россию, где и открыл свое новое дело.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 26
