Приукрашивать положение ни к чему: проституция остается неблагодарным, более того, грязным ремеслом; кто ею промышляет, те вынуждены терпеть придирки клиентов, произвол полиции, насилие сутенеров, осуждение порядочных людей. На путь проституции становится тот, кого подталкивают нужда и неустроенность, как и всех наемных работников, и кто выбрал это занятие из ряда других, столь же унизительных. Увы, споры на эту тему напоминают настоящую охоту на ведьм, в которой объединяются интегристы, феминисты-реакционеры, консерваторы правого и левого толка, чтобы общими усилиями ухудшить и без того бедственное положение проституток[64]. Недавно их позорили как жриц порока, теперь дискредитируют как заблудших жертв добровольного рабства, нуждающихся в опеке. Вчера их считали преступницами, сегодня приписывают им инфантилизм. Напрасно союзы «работниц секса» требуют улучшения условий — их игнорируют под тем предлогом, что они якобы подвергаются манипулированию, несамостоятельны и выражают, наподобие чревовещателей, чужую волю.
Проститутки, травести и прочие борются не за отмену своего ремесла, а за его усовершенствование — вот что потрясает людей с чистой совестью. Их хотят спасти, а они думают только о том, чтобы привести свою профессию к норме. В самом деле, среди левых существует два направления: одно из них — либеральное — учитывает разнообразие возможностей личного выбора и намерено его уважать, заботясь о движении общества вперед; другое, выдвигающее на первый план карательные меры, стремится перевоспитать личность и знает только один лозунг: наказание, исправление, искоренение. Отстаивая человеческое достоинство, эти левые похожи на толпу средневековых христиан, готовых убить неверного, сжечь колдунью ради спасения их душ.
Как же поступить, если мы знаем: хорошее решение невозможно, ведь на этом пути опасности подстерегают с обеих сторон? Выбрать наименьшее из двух зол: упорядочить профессию, проявляя уважение к тем, кто ею занимается, позволить им пользоваться плодами своего труда и — самое важное — оставить ремесло, когда они того захотят, и не чувствовать себя заклейменными навеки. Оградить их от сутенеров, относиться к ним с симпатией, поскольку они выполняют задачи общественной гигиены и дарят капельку счастья одиноким душам. Общество не знает, что делать с этим гнусным придатком — эротическим бизнесом, точкой схода всех тревог: думая, что предоставило свободу Эросу, сегодня оно констатирует, что это ни к чему не привело, лишь усложнило проблемы. Единственное, что нам следовало бы сделать, — предоставить работницам социальной службы либидо все преимущества наравне с другими наемными служащими, избавляя их от несчастья, на которое они обрекаются всеми политическими течениями.
Пойдем далее: почему бы теперь, когда «второй пол» стал полноправным участником экономической жизни, обладателем финансовых возможностей, не открыть мужские бордели для женщин, признав их право на платный чувственный дивертисмент с любовником по собственному выбору? Для женщин уже организован сексуальный туризм — в Африке и на Карибских островах, действуют многочисленные сети, предлагающие услуги мужчин по вызову. Что касается классических возражений (женщины слишком сентиментальны, их никогда не привлечет анонимный эротизм), они вытекают из эссенциалистского подхода к женственности и свидетельствуют о смешении культурной обусловленности с естественными фактами: насколько известно, у наших подруг либидо не менее импульсивно, чем у нас, а мы так же сентиментальны, как они. Можно поспорить, что если бы завтра открылись «веселые дома» специально для женщин, то именно клиенток осудили бы как шлюх, ругая за то, что они ищут небольшого платного утешения. Таким образом, женщина скована запретами с двух сторон — и как покупательница, и как поставщица сексуальных услуг, — любопытный анахронизм во времена, когда большинство женщин зарабатывают на жизнь и хотят соответствующих развлечений. Почему жиголо не вызывает такого осуждения, как «девушка по вызову», хотя они занимаются одним ремеслом? Секс продолжает восприниматься как метафора женского тела: часть принимают за целое[65]. Мужчина имеет половые органы, женщину полностью отождествляют с ее половыми органами. Отдаваясь, она себя губит. Через сто лет после Фрейда многие еще держатся за этот архаический предрассудок. В этом все дело.
3. Европа, США: разные табу
Вспоминаются эпизоды, которые занимали в последние годы североамериканскую хронику: судья Кларенс Томас, консерватор, в 1991 году обвиненный в том, что вел непристойные разговоры с коллегой по университету; злосчастное дело Клинтона-Левински; неприятности губернатора Нью-Йорка Элиота Шпитцера, чемпиона по борьбе с проституцией, которого в 2007 году застали с очаровательной брюнеткой двадцати двух лет, чьи услуги он оплачивал по счету; публичное признание своих прегрешений его преемником в присутствии жены в момент вступления в должность — из страха, как бы их не раскрыла впоследствии пресса; в 2008 году нападки на директора МВФ Доминика Стросс-Кана, виновного в интимной связи с одной из своих бывших сотрудниц. Всякий раз постельные истории так будоражат всю Америку, включая левых и правых, будто под угрозой оказалась конституция страны. Политических деятелей уже не спрашивают: «Любите ли вы вашу жену?», но: «Вы изменяли жене?» Нарушение предшествует норме. Если не считать того, что отцы добродетели, оказавшиеся в конце концов в объятиях «девушки по вызову», выглядят забавно, горячность этих дебатов удивляет французов. В США ученые ищут ген верности, чтобы прививать его ветреным личностям, здесь партнеров проверяют на прочность с помощью honey traps (буквально: медовые ловушки), подсылая искусителя или искусительницу с провокационной целью: вдруг не устоит? Прославляют как образец строгих нравов и единобрачия представителя животного царства — властителя Южного полюса пингвина. Неверных супругов прорабатывают на специальных семинарах, как диссидентов в Советской империи, в группах семейной психотерапии разъясняют, что «реакции обманутой жены похожи на симптомы посттравматического шока у жертв грандиозных катастроф, как, например, 11 сентября». Нам такая аналогия кажется гротеском. Понятно, что от политического деятеля требуется образцовое поведение в сфере личной жизни: публичный человек не принадлежит себе, если он хочет руководить другими, он должен быть способным управлять своими инстинктами[66]. Но почему нужно распространять это требование на рядовых граждан, предписывая им безупречное поведение?
