– Вот что, почтенный… – Визирь сделал вид, что забыл, как зовут старшину писцов. Иногда приходилось использовать и такие скверные приемы. – Я вижу, человек ты усердный, о деле пекущийся. До мудрого дивана стали доходить скверные слухи…
– Слухи? – На лице старшины писцов возник живой интерес.
Визирь вздохнул. «О, как все они любят ближнего!.. Как стараются обелить себя и утопить соперника… Увы, политика дело столь грязное, что иначе и выжить-то невозможно. Но сейчас это нужно мне, недалекому и неумному визирю…»
– О да, дурные слухи… Зная, что ты человек опытный, о деле исправно пекущийся, повелеваю, не ставя в известность никого лишнего, провести проверку всех наших платежей, до последнего медного фельса… Составь мне тайный рескрипт не позднее чем к вечеру завтрашнего дня. Поверь, я молод, но настоящее усердие прекрасно вижу. Обижен ты не будешь. Но помни – держи рот на замке!
Старшина писцов от гордости готов был лопнуть. Еще бы – такое дело… И ему (ему!) поручили возглавить тайную проверку для самого визиря.
«Да, этот будет рыть землю!.. Что ж, если все окажется так, как я опасаюсь, то у меня станет одним шпионом больше. Хотя не хотел бы я показать спину ни ему, ни кому бы то еще в этом славном заведении, полном таких… отзывчивых и добрых людей…»
– Я сделаю все! – прошептал, задыхаясь от счастья, старшина писцов. – Этот наказ для меня столь великая честь, что я не пожалею и самой своей жизни…
Визирь кивнул. Его слегка тошнило от угодливых физиономий. «О Аллах великий, Салех… Теперь я еще лучше понимаю тебя, друг мой… Жаль, что ничего изменить нельзя!»
Макама четырнадцатая
Вечерело. Шимас с необыкновенным усердием рисовал у себя на лице ужасный шрам. Его жена, тяжело вздыхая, чинила черное платье, слегка пострадавшее в недавней драке.
– Аллах всесильный, но почему ты не можешь просто послать стражников, которые приведут этих недостойных пред очи халифа? Пусть бы он с ними разбирался.
– Халида, умница… Ну подумай сама – наша страна гордится справедливостью, равной для каждого из ее жителей, будь он последний бродяга или первый советник. Какие обвинения я смогу предъявить пятерым уважаемым мудрецам?
– Ты обвинишь их в заговоре… с целью свержения… или убийства нашего халифа!
– Это будут только мои слова. Никаких документов, никаких свидетелей… И халиф, да будет с ним во веки веков милость Аллаха всесильного, рассмеявшись, отпустит их на все четыре стороны.
– Но разве твоего слова мало? Ведь ты же визирь… А не голодный оборванец.
– О да, вот если бы они пришли к визирю… И ему в лицо сказали: о великий визирь, мы желаем сместить молодого и глупого халифа, помоги нам в этом…
– Но они же тебе и сказали!
– Нет, детка. Они намекнули об этом дюжему верзиле с пудовыми кулаками, который разбросал соперников, ввязавшись в драку в вонючей забегаловке. И выходит, что это я их обманул. Ведь я же не сказал им, кто я на самом деле…
– Но ты же можешь просто сказать это Салеху…
– Халида, прекраснейшая, умнейшая… не спорь со мной. У Салеха сейчас и без этих недостойных целая гора забот. И заботы эти ох как тяжки. Не надо обременять его еще одной. Я в силах усмирить этих шакалов, не прибегая ни к услугам стражников, ни к услугам судов. Хитрости будет вполне довольно.
Халида лишь неодобрительно покачала головой. Трудно спорить с мужем, когда вполне соглашаешься с ним и лишь беспокойство за него заставляет пытаться его в чем-то переубедить.
Шимас закончил и, повернувшись к жене, спросил:
– Ну как, прекраснейшая, достаточно ли он отвратителен, мой шрам?
– Главное, – улыбнулась та, – чтобы он был похож на вчерашний.
– Не беспокойся, я постарался повторить все в точности… Что ж, пора. Должно быть, у моего Жака уроки его изящного искусства уже закончились.
– Что ты им наговорил, безумный?
– Только то, что я даю уроки обращения с оружием… А изящным считают это искусство все у меня на родине.
– Аллахом молю тебя, Шимас, будь осторожен.
– Я буду осторожен. У меня слишком много планов на остаток моих дней, чтобы рисковать жизнью в компании столь гнусных господ, как вчерашние мои заговорщики. Не беспокойся, Халида, я ненадолго.
В сумерках главная площадь была даже красивее, чем днем. Высокие минареты, как суровые стражи, охраняли ее покой. Камни остывали, и визирь с удовольствием шел через город, наслаждаясь красотой вечера и покоем. Вот и харчевня «Лебедь и дракон». О, здесь преотлично знали, кто такой Жак-бродяга, но никогда этого не показывали. Хозяин харчевни, меланхоличный чиниец, считал, что каждому человеку надо время от времени побыть кем-то другим. И потому в ответ на громогласное приветствие Жака-бродяги лишь кинул, не отвлекаясь от своего дела.
Дочь хозяина, изящная Ли, подала визирю – о нет, Жаку! – целый поднос кушаний. Ибо Жак, устав после многих тяжелых уроков, конечно, должен был восстановить силы.
За этим занятием и застал его первый советник дивана, кутающийся в плащ и выглядящий из-за этого подозрительнее настоящего убийцы.
– Дружище! – вскричал радостно Жак, хлопая советника по плечу.
Тот присел от удара и прошептал:
– Глупец, не привлекай внимания…
– Прошу прощения, господин, – прошептал Жак.
«Эх ты, дурачок… Да если бы увидела нас сейчас городская стража… Мы бы уже с тобой обживали уютные камеры зиндана… Заговорщики… Вот что с людьми делают глупость и годы спокойствия. Аллах всесильный – дети! Право слово, глупые дети!»
– Вот так-то лучше, уважаемый, – зашептал первый советник. – Скажи мне, иноземец, ты сможешь ненадолго отложить все свои уроки?
– Ненадолго, должно быть, могу. Но ненадолго… Они же меня кормят…
– Не беспокойся, голодным ты не останешься. А если хорошо сделаешь свою работу, больше никогда и ни о каких уроках можешь не заботиться…
«Ого, господа… Да вы решили не оставлять свидетелей… Пытаетесь играть по-взрослому?»
– Это славно – не заботиться о пропитании… Сколько же ты готов заплатить?
– Говорю же, и голодным не останешься, и о пропитании больше никогда не задумаешься…
– Ладно уж, дяденька, говори!
Первый советник наклонился над столом и зашептал:
– Вскоре ты и еще несколько человек получите разрешение на вход в помещения дивана. Конечно, в сам диван никто вас не пустит… Но вы будете находиться рядом и слушать все беседы… Тебе надо стать там своим, чтобы все, от советников до стражников, привыкли к тому, что ты имеешь полное право находиться в этих стенах. Я дам тебе знать, когда в диване появится халиф… Ну а дальше – это уж дело твоего «высокого искусства»…
