Вот только не знал он, не ведал о том, что от самого царского терема до дома Дубравы следил за ним черный, недобрый глаз, сверкающий лютой ненавистью. То Буря-яга прикинулась черной вороной да за царским сыном следила, выгадывая момент для дела неправедного. Записочку ту она клювом сцапала и направилась в избу на курьих ногах, что возле колодца страшного стоит.
Возле той избы и при свете ясного солнца находиться жутко было, а уж в темноте ночной, безлунной – и подавно. Деревья лысые ветви, будто лапы, выставили, казалось, что колодец чернотой наполнен. А изба стоит, с ноги на ногу переминается да всеми бревнышками скрипит.
Буря-яга в трубу печную вороной влетела, а из печи уже ведьмой страшной вылезла. А страшна она была сильно: лицо – что картошка печеная – темное да сморщенное, нос длинный, зубы острые, а рот, соответствуя злобному характеру, совсем безгубый. Развернула Буря-яга записочку, прочла и потерла от удовольствия костлявые руки.
– Намилуетесь вы у меня, голубки недорезанные, – сказала ведьма скрипучим голосом и страшно рассмеялась, – ой налюбуетесь, птички недощипанные. Теперь-то я царевича Власия вмиг изведу! Теперь-то он ко мне сам прискачет как миленький!
Хлопнула она в ладоши – и появилась перед ней черная кошка, да такая злющая, что оторопь берет, стоит только взглянуть на нее.
– Беги к избе девицы Дубравы и стереги до утра. А как прибежишь в Городище, так мою записку в окошко меж ставен сунь. Чуть только поутру девица та в лес поспешит, ты вперед нее ко мне кинешься да разбудишь меня, – приказала пекельная злыдня Буря-яга кошке и записочку дала, да не ту, что царский сын писал, а собственного сочинения.
Кошка из избы вон бросилась, а Буря-яга на лежанку рухнула и спокойненько захрапела. Вот только сны старухе кошмарные снились. То она видела, как чадо ее любимое Усоньша Виевна белой с лица становится, а то как смеется Усоньюшка радостно, и личико ее добрым да приветливым делается. От таких снов беспокойных старая нянька Усоньшина с боку на бок давай ворочаться да во сне стонать и скрежетать зубами.
В тереме царя Вавилы тоже храп стоял. То дружинники в горнице спали, богатырским сном сморенные. Сам Вавила тоже сны десятые видел, все как один приятные. Снилась ему жена его покойная Ненилушка – будто в макушку его нацеловывает да приговаривает:
– Ой ты люб мой, Вавилушка! Да сколько ж можно детушек одному растить? Нет у них матери, так хоть мачеха пусть будет…
Дальше царю Вавиле свадьба его снится. Будто наклоняется он невесту целовать, а она в крокодилицу страшную превращается и зубами острыми как-то подозрительно щелкает.
Проснулся Вавила посреди ночи, квасу попил да снова спать лег. Но сон тот крепко ему запомнился, и засела в его голове мысль о женитьбе.
И Власий-царевич спал. Снилась ему Дубравушка. Как несет он ее на руках, лебедь белую, к лодочке легкой, что на волнах речных качается. А река та молочная, волны ее белые, а берега – кисельные. И поросли берега те кисельные цветами пряничными да сахарными. И понял он тогда, что находится в самом Ирие, саду райском. Поплыли они будто на лодочке той, в глаза друг другу глядят не нарадуются. Как вдруг налетела туча черная, лодочку пополам разорвала и по разным местам раскидала половинки те вместе с пассажирами. Зовет Власий Дубраву – а голоса у него и нет.
Тут соскочил царевич с лавки, воды в лицо плеснул, чтобы прогнать наваждение сонное, и снова спать лег.
И царские дочки спали. Сны им снились красивые, каждой – согласно ее наклонностям.
Василиса на постельке пуховой ворочалась, руками взмахивала, будто что взять пыталась. Видела она во сне шкафы высокие – под самый потолок, туго набитые книгами. И таких книг Василиса отродясь не видала, и о премудростях, какие в книгах да фолиантах тех содержатся, никогда не слыхивала. Тянется она к верхней полке, а лесенка-то под ней шатается, и книги из рук выскальзывают. Василиса во сне поймать их пытается, а книги мимо летят. Тут будто она с лесенки соскользнула да на пол рухнула. И так во сне том все было натурально да правдоподобно, что старшая царевна и на самом деле на пол с постели упала. Однако не проснулась она, только на бок другой повернулась и давай сон дальше смотреть.
Марья Искусница спокойно спала, без лишних эмоций сон просматривала. А снился ей стол большой, заваленный разными чертежами да схемами. Стол тот вплотную к стене придвинут был, а стена из хрусталя сделана. А еще в комнате той кроме чертежей да схем механизмов много невиданных. И будто стоит она, Марья, у одной машины железной и думает: стоит ли нажать на кнопку красную или нет? И любознательность над осторожностью верх взяла, победила полностью. Нажала Марья кнопочку ту – тут механизм непонятный огнем взорвался, и ее саму и стену хрустальную в клочки разнесло. Кинулась Марья от силы той разрывной прятаться, под стол перевернутый залезла. Да так в образ вжилась, что, не просыпаясь, под кровать залезла и схоронилась там. И даже не проснулась, проделав этот сложный маневр.
А Елена на спинке лежала, ручки чинно по бокам вытянув. И улыбалась так, будто купец Садко ей лавку свою с товарами подарил. А снились ей сундуки огромные, набитые под самые крышки каменьями самоцветными, украшеньями диковинными да нарядами богатыми. Достает в том сне Еленушка одну вещь за другой, нарадоваться не может. И осталась в сундуке на самом донышке ожерелье невиданное, яхонтами да жемчугами украшенное. Тянется, тянется к нему царевна, а дотянуться не может. И тут две лапищи огромные да зеленые как схватят ее за талию да от сундуков и отдернули. Завизжала Еленушка протестующе, так ей обидно стало с ожерельицем тем расставаться. Да не во сне завизжала, а наяву.
Василису Премудрую визг сестрицы потревожил, она подушку нашарила да в младшую сестру бросила. Утихла Елена, носом спокойно засопела – и дальше сны смотреть.
И только маленький Домовик полуночничал – дела хозяйственные справлял.
– Ой беда-беда, горюшко! – услышал он голос Дворцового и выбежал узнать, что приключилось с родственником.
Тот шел, сгибаясь под тяжелой ношей, нес лист бумажный, в рулон что твой ковер скатанный.
Стоило Домовику только бросить взгляд на его осунувшееся лицо, как догадка сама появилась – беда эта с Горынычем произошла. И точно, поведал сквозь бурные рыдания несчастный приемный родитель о том, что пришел он в хрустальный дворец, а его сыночки нет, и только записка обнаружилась. Дворцовый снял с плеча рулон да и расстелил на траве полотнище это.
Домовые ночью не хуже кошек видят, а то, пожалуй, и получше даже. Поэтому Домовик, изрядно поднаторевший в грамоте, пока царских деток ей обучали, прочел следующее: «Тятенька, поскольку мы не обнаружили сродственников за стенами дворца хрустального, решили пуститься на поиски оных. За нас не переживайте, поскольку летать мы теперь умеем очень хорошо. Рассказали нам люди добрые о долине затерянной, что в горах Крокодильерах находится. Там, говорят, таких, как мы, видимо-невидимо. Вы, папенька, не волнуйтесь за нас. Все в порядке будет. От себя обещание даю, что лапы перед едой мыть буду да зубы после еды чистить тоже, но за братьев в том не ручаюсь. Они легкомысленным отношением к гигиене известные, но присмотрю за ними, может, удастся к уму-разуму привлечь. Когда отыщем змеев о трех головах и откуда мы родом происходим выясним, то сразу и возвратимся. А пока летать учились, задумались – все твари парами да семьями живут, а нам пары нет, то и детушек у нас не будет. Так что ждите с невестой. Ваш любящий сыночка Змей Горыныч».
