Чаю, чаю накачаю,
кофею нагрохаю.
Мой миленок крепко спит,
я его сполохаю…
А то вдруг затихали на диване, шуршали, елозили, перешептывались на ушко, потом сын выходил на кухню к родителям, говорил заученное, потупив глазки:
– Здравия желаем, папаша-мамаша.
Баба Таня скоком подскакивала, руками всплескивала, изумлялась на ребенка:
– Это надо жа! Это кто ж его учит?..
Подпихивала – давай дальше, он и добавлял к нашему обалдению:
– До свидания, милое создание. Целоваться некогда.
И уходили под ручку в комнату.
Песни петь.
В игрушки играть.
Что старый, что малый: одна утеха.
Бабка старая,
самовар поставила.
Не успела вскипятить –
дедка с Питера катит…
Дедку у бабы Тани убили в империалистическую, осталась с тремя ртами – меньшему годок.
Сынов у бабы Тани убили в Отечественную, осталось внуков – полные горницы.
До восьмого десятка билась, не щадя живота, за семейную сытость, а из окон выглядывали правнуки – галчата с разинутыми ртами. Всех на ноги подняла, никому помереть не дозволила.
Вышла баба Таня на пенсию, жила с дочкой в поселке при фабрике, в полном достатке. И вдруг депеша. Срочно! В Москву! С плацкартой! Разыскали бабу Таню через дальних знакомых, встречали на вокзале, под руки подхватывали, в такси подсаживали, на лифте поднимали: мягко ли спать, сладко ли кушать? Нешуточное дело – хозяйка на работу вырвалась.
Королевой сидела во дворе среди прочих нянек, хвасталась своим подопечным, а он уж привык – просить не надо, руки в боки и запел:
Дедушка, постой,
нет ли рублика с собой?
Зацелую, замилую
твою бороду седую…
– Господи! – изумлялась. – Это надо жа! Это кто ж его учит?..
С гуляния приходила растревоженная, обеспокоенная. На улице соблазны, намеки: переманивали бабу Таню, искушали заманчивыми обещаниями. Потому и выговаривала при хозяевах, будто невзначай:
– А Клавка-то получает пятьдесят целковых. Сиди с ребятенком – и вся недолга… А у Шурки-то комната своя, и платье шерстяное подарено… А Глашка-то ничё не делает, только живет…
Не выдержав намеков, хозяева – то есть мы – укрывались в комнате на совещание, назавтра несли ей подарок. Баба Таня утихала на время, а на улице нашептывали, не отступались – выпала удача на старости лет.
И соблазнили бабу Таню.
Пустилась баба Таня во все тяжкие, пошла по рукам – по соседям.
То баба Таня никому, а то баба Таня всем.
Рано бабу Таню выбрасывать.
Вы скажите-ка ребята:
что на улице шумят?
Что на улице шумят?
Бабы сарафан делят.
Кому клин, кому стан, кому весь сарафан.
Одной бабе не досталось,
она по миру таскалась…
Дудик Бекицер сидел в кафе…
…за столиком у окна.
Фатоватый.
Малого роста.
Клетчатые брюки в обтяжку, бабочка в горошек, канотье на голове, начищенные до блеска туфли и уголок платка из пиджачного кармашка.
Сказали:
– Одесский куплетист. Некогда известный.
Подсели к нему. Угостили коньяком.
Заблестели глаза. Порозовели щечки.
– Перед вами то, что осталось от довольно таки знаменитой пары. Блюмберг и Шерешевский, они же Дудик Бекицер и Залман Шмольц, Залман большой живот.
Встал.
Одернул пиджак и поправил бабочку.
– Исполню для вас. Из инших времен.
Сдвинул канотье на затылок.
Сделал "выход" мелким шажком – носки на стороны.
Пропел нестойким голоском:
По морям несется клич:
Зайт гезунт, Владимир Ильич!..
Отбил чечеточку, легкий на ногу.
Раскинул руки в цирковом "комплименте", вернулся, не запыхавшись, на свой стул.
– Браво! – сказали мы и ушли.
А он остался в прошлом.
За столиком у окна.
Сколько их схоронилось в памяти – не утянуть за собой.
7.
Это случилось зимой…
…в заводском клубе на Пресне.
Мы, первоклашки, сидели на сцене в матросских костюмах, гребли воображаемыми веслами и пели, а Игорь Майтов стоял на капитанском мостике – ладонь козырьком к глазам, мужественно глядел вдаль.
Эгей, моряки,
страну береги!
Пусть знают нашу силу
наши враги…
Начинался сорок первый год, врагами были пока что британские империалисты, а другом считался Гитлер, которому Советский Союз поставлял металл, уголь, зерно, чтобы мог вести войну против Великобритании.
Гитлер оставался другом до двадцать второго июня того года, став затем заклятым врагом, англичане превратились в союзников, – в октябре мы уехали в эвакуацию, а когда вернулись, я начал учиться в другой школе и Игоря не встречал.
Это запев, а теперь ближе к теме.
Время послевоенное.
Авиационный праздник в Тушино, под Москвой.
Пролетали самолеты, крутились пропеллеры, а мы, школьники, вопили от восторга, нарушая торжественность момента.
Но вот объявили по радио…
…и над головами…
…с шумом-грохотом…
…с факелом дыма из сопла…
…МИГ-9 – один из первых реактивных истребителей страны Советов.
Может, тогда и решилась моя судьба…
1950 год.
Не утихала борьба с "безродными космополитами".
Мелькали фамилии на газетных страницах, вызывавшие раздражение, чесотку, зуд по телу: Юзовский, Гурвич, Борщаговский, Шнейдерман с Бейлиным, Гальперин, Шнеерсон, Шлифштейн… А также Холодов. Не просто Холодов, а Холодов (Меерович), чтобы не спутали.
"Злопыхательства безродного космополита", "Клевета идеологического диверсанта", "Расчистить дорогу!", "До конца разгромить и разоблачить", "Вот уж поистине предел злобы, клеветы и оголтелой диверсии…"
