— Тетя Фая! — оглянулась на дверь Ольга. — Да если Ленка узнает…
— А зачем ей знать? — удивилась Фаина. — Мы ей ничего не скажем. Получится — хорошо, а на нет и суда нет.
— Бедная, но гордая, — понимающе покивала Фаина. — Только ей сейчас о детях надо подумать. Их гордостью не накормишь.
— Ну как же… Я даже не знаю… Можно, конечно, попробовать, поднять историю болезни, посмотреть адрес. А если он не поверит? Он, может, и разговаривать с нами не станет!
— А чего ему с нами разговаривать? Мы на него Палыча натравим. Он мужик правильный. Вот пусть своему приятелю мозги и прочистит.
— Не ходи, — разрешила Фаина. — Я сама пойду. Я и как сказать знаю, и терять мне нечего…
15
Викентий был мрачнее тучи. С его приближением все разговоры мгновенно смолкали и медперсонал, как пугливые мыши, разбегался в разные стороны — кто куда. Больные в тихом ужасе замирали под его тяжелым взглядом, послушно выполняя отрывистые команды, как солдатики на плацу.
— Викентию Палычу отвечать надо быстро, — шутили практиканты, но остроты стихали, едва грозный профессор появлялся в пределах видимости.
Доктор Черемушкин, которого Викентий прямо в гипсе заставил встать к операционному столу, с трудом выдержав полуторачасовую экзекуцию, поставил шефу окончательный диагноз: весеннее обострение. И «травма» единодушно согласилась — совсем озверел начальник, кидается на людей как пес цепной.
Не боялась заведующего только Фаина. Впрочем, она давно уже никого и ничего не боялась, жила по принципу «Господь либо выручит, либо выучит». А чего ж в таком случае и бояться? Живи себе да радуйся, постигай науку бытия.
— Здорово, соколик! — сказала санитарка, распахивая дверь начальственного кабинета, и лучезарно улыбнулась в ответ на хмурый профессорский взгляд. — Чего глядишь, будто три дня не евши?
— Чего тебе? — набычился Викентий. — Поговорить захотелось?
— Захотелось, — не стала отрекаться Фаина. — Больше-то мне не с кем. Только с тобой…
— Настроение хорошее? — догадался Викентий. — Так я быстро… поправлю.
— У тебя не заржавеет, — согласилась Фаина. — Да ты меня глазами-то не пугай, я уж пуганая. Не знаю, чем уж ты так маешься которую неделю, а только пора бы остановиться. Гляди, сколько ты народа вокруг себя баламутишь! А в Библии сказано: «Вы в ответе за малых сих». Это, стало быть, начальники за подчиненных.
— Я Библию не читаю, — отмахнулся Викентий.
— Это, конечно, не Донцова, — согласилась Фаина. — В троллейбусе не полистаешь — не так увлекательно. Но ты все же загляни когда-никогда, очень тебе советую. Многие, не глупее тебя, через эту книжку другими глазами на мир глядеть стали.
— Слушай, Фаина, чего тебе от меня надо? — устало спросил Викентий.
— Много надо, Палыч, ой, много! Ведь ты за своими напастями ничего вокруг не замечаешь. А у нас худо. Помощь твоя нужна.
— У тебя есть пять минут. Коротко и ясно, без подробностей и предисловий. Самую суть.
— Э нет, соколик…
— Не называй меня соколиком! — взорвался Викентий. — Ты что? Хлорки нанюхалась?
— Ладно, Палыч, ты только регламентов мне не устанавливай. Речь-то пойдет о человеке.
— О ком?
— О Ленке Силантьевой.
— А что с ней такого приключилось?
— Беременная она.
— Иди ты!
— Мне ходить не за чем. Я уж везде побывала.
— И знаешь, от кого?
— Знаю. И ты его знаешь.
— Слушай, давай без спецэффектов, ладно? — занервничал Викентий. — Кто он.
— Дружок твой.
— Не может быть…
— Может, Палыч, может. В жизни чего только не бывает. Лежал тут у нас, ни рукой, ни ногой двинуть не мог. А вот поди ж ты…
— Ну, для этого дела руками двигать не обязательно, иху мать! И что она, Силантьева, аборт делать собирается?
— Нет, не собирается. Ребенка оставила и к папаше никаких претензий. Но это, Палыч, пока цветочки. Так сказать, преамбула.
— Ни фига себе цветочки! А что же тогда ягодки? Не отделение, а театр сатиры какой-то, честное слово!
— Ты погоди, — остановила намечающийся монолог Фаина. — К отделению это никакого отношения не имеет. Это дело конфиденциальное. Я сама случайно узнала и тебе вот на хвосте принесла.
— Ну, давай рассказывай…
— Значит, Ленкину ситуацию ты знаешь, — издалека начала Фаина.
— Знаю, знаю, — нетерпеливо перебил Викентий Палыч. — Ты давай без экскурсов. К ягодкам переходи.
Но сбить санитарку с толку было не так-то просто.
— Вдвоем с матерью поднимают двоих племянников. Бедность там хоть и благородная, но великая, сам понимаешь. Все в доме рушится. Вот и решили они взять кредит в банке — тридцать пять тысяч на два года под девятнадцать процентов. Ты сейчас поймешь, зачем я тебе так подробно рассказываю, — увидела она его нетерпеливый жест. — Бумаги-то все Ленка оформила, а тут выяснилось, что беременна, про кредит и думать забыли за новыми-то заботами. А сестра ее, чьи дети, узнала, документы с паспортом Ленкиным выкрала и в банке денежки получила.
— Как это? — поразился Викентий.
— Вот так, — вздохнула Фаина. — Когда хватились, ее уж и след простыл.
— Ну, найти несложно.
— А что толку? Денег-то все одно не вернуть.
— Как это что толку? — завелся Викентий.
— Ты погоди, Палыч, не горячись. Это уже закрытая тема. Чего зря воздух сотрясать? Так мать решила, и понять ее можно. Тут дело в другом. Эта самая сестра подмахнула договор не читая. А там, как оказалось, кроме девятнадцати, оговариваются еще ежемесячные два процента за какие-то банковские услуги. И выходит, что выплачивать придется аж пятьдесят тысяч, а с пенями все шестьдесят две с половиной. Пеня-то уже набежала будь здоров, пока они обитали в счастливом неведении. Ты понял? В их-то положении!
— Да это в любом положении, не только в их…
— Но если погасить кредит прямо сейчас, это будет тысяч пятьдесят. Есть разница?
— Ну давай-давай, куда ты клонишь? — поторопил Викентий.
— Поговори с этим своим приятелем. Пусть даст деньги. Он от такой суммы по миру не пойдет. Все ж таки его ребенок…
— Да-а, веселую миссию ты на меня возлагаешь, — усмехнулся Викентий.
— Я бы сама к нему пошла, Палыч, — прижала руки к груди Фаина. — Уж я бы ему сказала! Но Ленка-то как же? Ведь он решит, она меня послала. И никто его не разуверит! Понимаешь, в чем закавыка? Она и знать ничего не должна.
