Как только могучий бритт приказал собравшимся «закрыть свои гребаные рты», Марк провел краткий осмотр, отметив у большинства плохо чиненные одежду и обувь, а также неопрятный и оголодавший вид. Вернувшись на свое место перед строем, он обратился к Дубну:
— Переводи, оптион, чтобы все наверняка поняли… Солдаты Девятой центурии, я ваш новый центурион Марк Трибул Корв. С этой минуты я официально принял командование центурией и беру на себя ответственность за каждую составляющую вашего благополучия, дисциплины, обучения и подготовки к войне.
Он остановился и взглянул на Дубна, который набрал в грудь побольше воздуха и обрушил на строй поток слов на родном языке:
— Одна треклятая улыбка, кашель или пердеж от любого из вас, долбаных козлов, и я засуну свой жезл ему в жопу на всю длину. Это ваш новый центурион, и вы будете относиться к нему с должным уважением, если не хотите сделать свою жизнь охрененно увлекательной и очень короткой. — Он повернулся к Марку и кивнул, показывая, что тот может продолжать.
— Судя по состоянию вашей формы, вами пренебрегали, и я собираюсь всерьез заняться таким положением дел. Я еще не видел вашей боеготовности, но могу заверить, что вы в кратчайшие сроки будете готовы к сражениям. Я не собираюсь командовать центурией, которую считают посмешищем. По крайней мере не дольше, чем…
Дубн с ехидной жалостью усмехнулся стоящему перед ним строю и заговорил. По мере того как солдаты осознавали суть методов бритта, донесенных шепотками из его прежней центурии, их лица вытягивались.
— Вы не солдаты, вы пустая трата пайков, позор тунгрийцев! Вы похожи на дерьмо, воняете дерьмом, и толку от вас в бою, как от дерьма! Это изменится! Если придется, я буду пинать ваши ленивые гребаные задницы вверх и вниз по каждому холму, но вы станете настоящими солдатами. Вы будете готовы убивать и умирать во славу нашей центурии, с копьем, мечом и даже зубами и ногтями, если понадобится!
Марк вопросительно посмотрел на Дубна, догадываясь, что оптион несколько отклонился от сценария, но решил не мешать.
— Скоро у вас будет хорошая еда, форма и снаряжение. Ваша переподготовка начнется с завтрашнего утра, так что готовьтесь. Жизнь в этой центурии меняется!
Дубн широко улыбнулся, продемонстрировав все зубы.
— С этой секунды ваши волосатые белые задницы принадлежат мне. Так что готовьтесь встать раком!
Марк повернулся к Дубну.
— Как только ты побеседуешь с рядовым Траяном, убедись, что все казармы вычищены, свежая солома постелена, а у людей есть тренировочное снаряжение для утренних учений. Увидимся на утреннем построении. Свободен.
— Господин.
Дубн развернулся к солдатам и принялся выкрикивать приказы во все стороны. Марк направился к своей квартире. Только тик в уголке глаза выдавал, насколько юноша вымотался. Смахнув снаряжение с кровати, Марк облегченно обрушился на скомканный матрас, закрыл глаза и уснул.
Этим вечером Эквитий, устроившись в постели рядом с женой, прокручивал перед глазами события минувшего дня. Печальное покачивание головы привлекло внимание женщины.
— Ты весь вечер погружен в свои думы. Что-то случилось?
— А? О… ничего. Сегодня утром я получил новых офицеров… двух, хотя один из них — девятнадцатилетний аристократ, только что из Рощи. Подарок от нашего доброго друга Гая Калидия Солемна.
— Правда? Они принесли новости о легате и его семье?
Паччия была близкой подругой жены легата и пропустила очередное посещение Тисовой Рощи из-за возросшей в последнее время враждебности местных бригантов. Эквитий уже задумывался, не следует ли отослать ее вниз по Северной дороге, в крепость, подальше от случайностей пограничья.
— Да, в некотором роде… знаешь, эти новоприбывшие — отнюдь не лучшая новость ни для нас, ни для Солемна. Он послал их к нам, чтобы скрыть от императора беглеца.
Паччия приподнялась на локте и нахмурилась.
— Но почему? Септим, это же предательство!
— Именно. Парень — его сын, и потому Солемн определенно не желает передавать его правосудию. Вдобавок он приемный сын римского сенатора, который был несправедливо обвинен и казнен дружками Коммода, чтобы присвоить его земли и богатства.
— Значит, он сын человека, объявленного изменником. И ты согласился приютить его в форте?
— По правде говоря, я сделал его центурионом…
Паччия села на кровати, ее глаза расширились от страха и гнева. Легат поднял руку, чтобы предотвратить вспышку гнева.
— Послушай меня, Паччия, и как следует. Я служил империи на разных постах, в странах, которых не жаждал ни один из нас. Ты помнишь Сирию? Эту жару? Песок, забиравшийся повсюду? А дожди и холод Германии? Ни один человек не может обвинить меня в недостатке верности трону, даже когда я мог отойти и расслабиться, как обычный гражданин. Мальчик — невинная жертва имперской алчности, и богам известно, нам этого должно быть достаточно. Кроме того, он сын человека, перед которым у меня есть долг чести. И, ко всему прочему, он обученный офицер, преторианец, и привел с собой опытного легионного центуриона. В ближайшие несколько месяцев это может иметь огромное значение.
— Септим, я…
— Нет, Паччия. Я никогда не говорил с тобой так, но — нет. Решение принято. Когда люди у власти закрывают глаза на беззакония дурного правителя, для империи все потеряно. Он остается.
Легат повернулся на бок, препятствуя дальнейшим спорам. Он лежал и молился богам, чтобы ценой этого решения не стали их жизни.
Дубн сидел в темном углу столовой под-офицеров, баюкая кожаную чашу вместимостью чуть меньше кварты, полную густого, сладкого местного пива. В дверях появился Морбан, знаменосец Девятой, превосходящий оптиона и по возрасту, и по званию. Его приземистая фигура заполнила дверной проем, пока он осматривался в поисках друга. Увидев Дубна, Морбан приветственно поднял руку, на ходу перехватил слугу, подтолкнул его к стойке, распорядившись: «Два пива, и на этот раз наполни до краев», прошагал через зал и плюхнулся на стул перед Дубном.
Вместе они представляли сердце и душу Девятой. Морбан, как знаменосец, ведал похоронной казной, которая обеспечивала каждому солдату достойные похороны, на службе или в отставке. Невысокий и мускулистый, некрасивый, облысевший, лет под сорок, из которых двадцать два прошли в когорте, Морбан был величайшим циником Девятой и яростным защитником ее репутации среди других центурий. Не один солдат неожиданно обнаруживал, что, пока его шея зажата толстым локтем Морбана, могучий знаменосец подвергает серьезным изменениям его физиономию.
— Дубн, олух ты здоровенный, рад снова тебя видеть. Однако могло быть и лучше. Целый день просидеть взаперти, разбираясь с записями похоронной казны, и обнаружить, что этот прыщавый мелкий грубиян ждет, когда я освобожусь… Откуда такая срочность? Я даже не успел заскочить взглянуть на своего парня, который стоит в карауле. То есть я вовсе не возражаю пропустить пару кубков, но…
