Лиз покраснела.
– Я даже и не думала, что проявляю безрассудство, – сказала она. – А кроме того, вы же сами сказали, что лишь тоненькая нить отделяет безрассудство от храбрости.
– Я сказал? – Роджер с недоверием посмотрел на Лиз. – Когда я мог сказать такое?
– В самолете, когда мы летели сюда. Вы сказали это про ту француженку, которая везла в Сахару своего младенца.
– Ах да, мадам Жельмэн. Ну и ну, как же мне тогда было знать, что рядом со мной находился ангел-учетчик? И что, с той поры вы вознамерились использовать этот довод против меня?
– Конечно же нет. Просто все дело в том, что между этими случаями можно провести параллель.
– Не согласен. – Роджер энергично затряс головой. – Мадам Жельмэн пришлось выбирать из двух зол меньшее – либо рисковать семьей вследствие слишком долгой разлуки с мужем, либо возможными последствиями для здоровья ребенка, которого она привезла с собой, и последнее показалось ей меньшим злом. Вы же имеете привычку, так сказать, лезть в воду, не зная броду.
– Вы имеете в виду, что я не предупредила отца? Но его не было дома, когда я уезжала, и он даже сейчас еще может ничего не знать о том, что я…
Глядя прямо перед собой, Роджер ответил на это:
– Дело не только в этом. Соупер тоже был довольно обеспокоен. Да, кстати, он умолял меня проследить за тем, чтобы вы позвонили ему, как только вернетесь. Так что, уж пожалуйста, позвоните.
– Да, он просил меня об этом. И в который раз чувствуя себя провинившимся ребенком, Лиз погрузилась в молчание.
Песчаная буря улеглась столь же неожиданно, как и началась. Они подъехали к дому, и, поскольку Бет все еще должна была находиться здесь, Лиз была бы не прочь подвергнуть себя небольшому самоистязанию, пригласив Роджера зайти. Однако он отказался, сказав, что ему еще нужно навестить нескольких пациентов и что он пошлет своего личного механика, чтобы тот привел «лендровер».
Лиз отметила, что ставни на окнах закрыты, а когда она вошла в дом, ее глазам предстала Бет, собиравшая с помощью пылесоса песок, который хрустел под ногами и лежал буквально на всех плоских поверхностях, какие только были в доме.
Удрученная Лиз рассказала все, что с ней случилось, и Бет воскликнула:
– О боже, кажется, ты все время норовишь попадать в какие-то переделки, не правда ли, Лиз? Хотя откуда же тебе было знать про самум. И никто не мог бы тебя подозревать в том, что ты придумываешь все так, чтобы Роджер обязательно был где-то поблизости, чтобы помочь тебе всякий раз, когда ты попадаешь в беду. Но, дорогая моя, разве ты не смотрелась в зеркало? Ты же в пыли с головы до ног! Удивляюсь, как это Роджер смог узнать тебя? Почему бы тебе прямо сейчас не принять ванну и переодеться, а на случай, если придет мистер Шепард, я могу посидеть здесь еще какое-то время.
– Да, – ответила Лиз, размышляя над тем, где это Бет набралась умения сказать человеку гадость, используя для этой цели набор самых безобидных фраз. Усталая, она направилась к себе в комнату.
В комнате не только ставни, но и окна были распахнуты настежь. В результате этого кровать Лиз, а также пол, бюро и туалетный стол – все было покрыто слоем песка; подоконник в глубокой нише окна был как-то необычайно пуст, а под ним, разбившись на сотни сверкающих фрагментов, лежала се драгоценная rose de sable.
– Не может быть! – выдохнула Лиз. Она встала на колени и, размазывая слезы по щекам, стала собирать осколки. Трудно было вообразить что-либо худшее, чем гибель подарка, сделанного Роджером, и, если этот ужасный день припас для нее что-то еще в этом плане, Лиз не сомневалась: ей этого не вынести.
Что случилось – то случилось, и винить в этом некого, ведь никто же не знает, сколь драгоценной была для нее эта редкость.
Хотя погодите, как это никто? А не могло ли быть так, что ее тайну разгадала Бет? А если да, то не значит ли это… Нет, она не позволит себе думать так плохо о ком-либо, даже о Бет. Но факты – упрямая вещь.
И слишком уж велика была горечь утраты. Если бы во время песчаной бури ставни ее окна были закрыты, ее очаровательный песчаный цветок был бы по-прежнему с ней.
Фотографии родителей Лиз, осторожно поставленные, стояли прислоненные каждая к своей стене проема, образующего узкое окно. И хотя вполне возможно, что полощущаяся на ветру штора случайно могла бы отбросить одну из них в какое-то безопасное место, но ведь не может быть сомнения, что в результате такого же действия другая фотография могла бы оказаться опрокинутой, сброшенной на подоконник или на пол или даже просто оставленной там, где она стояла? Нет, как ни печально, но все выглядело так, что если признать виновной Бет, то свои преступные намерения она осуществила тогда, когда предоставила ветру возможность разбить rose de sable.
Лиз подняла с пола пару осколков и вернулась в гостиную. Опустив их на стол перед Бет, она произнесла следующую фразу голосом, неожиданно сухим и бесцветным:
– Закрыть ставни – это было очень предусмотрительно с твоей стороны, но только почему ты не закрыла их в моей комнате?
Бет вздрогнула:
– В твоей комнате? Но я… Да как же это, ведь я пошла туда в первую очередь. Я же помню, мне там трудно было закрыть оконную раму.
– Да, у окна в той комнате плохой шпингалет, – согласилась Лиз. – Но не у ставней. Если их закрыть, они не пропускают ветер. Во всяком случае, не пропускали.
Бет выглядела обиженной.
– Ты что же, хочешь сказать, что я специально не закрыла их?
– Я сомневаюсь, в том, что ты их закрыла.
– Но я же уверена… – Бет замолчала, разглядывая блестящие осколки, лежавшие перед ней. – Но, Лиз, ведь это же твоя rose de sable!
– Да. Если не считать жуткой грязи, больше ничего в комнате не пострадало. Ты не находишь, что это странно?
– Странно? – удивилась Бет. – Да, нахожу. То есть нет, не нахожу. Ты себе представить не можешь, какие злые шутки вытворяет внезапный ураган, подобный этому. И вполне естественно, что ты во всем винишь меня, раз считаешь, что я плохо закрыла окно. Давай пойдем туда, и я покажу, что я делала.
Лиз было ясно, что Бет просто тянет время. И она еще больше уверилась в этом, когда Бет, войдя в комнату, издала изумленное «Ох!» и стала показывать, как она закрывала окно и ставни.
– Сперва я сделала так, а потом вот так, но боюсь, мне не удалось плотно закрыть ставни, а этот дурацкий шпингалет у окна никак не хотел вставать на место. Я помню, что я видела фотографии твоих родителей и этот камень, то есть розу. Но, как ты говоришь, фотографии не пострадали, разбилась только роза. Это – счастье, не правда ли?
– Большое счастье!
Бет была занята тем, что ставила фотографии в рамках на свое место.
– Ты говоришь это так, – сказала она, – как если бы на самом деле ты так не считала. Мне ужасно жалко, если ты по-прежнему считаешь, что это моя вина. Но, наверное, ты бы так не считала, не правда ли, если бы пострадали фотографии, а не эта роза?
