– Эта весна отличается от прочих. Людей подгоняют голод и недовольство. С первым можно справиться, снизив цены на хлеб, и я призываю ваше величество сделать это как можно быстрее. Но вот с народным гневом и недовольством, которые распространяются по столице и уже начинают охватывать провинции, как случилось этой зимой, совладать не так-то просто. Народ обвиняет в нехватке хлеба министров вашего величества. И хотя люди не понимают большей части постановлений и распоряжений месье Тюрго, они правы. Слившись воедино, голод и недовольство способны привести к катастрофе.
После того как граф Мерси ушел, я принялась обдумывать его слова. Я все еще была погружена в собственные мысли, когда отправилась кататься верхом на Бравайне, хотя, признаюсь, мне было нелегко сосредоточиться на столь серьезных вещах. Пригревало солнышко, воздух был свеж и чист, и в нем уже явственно ощущался аромат зацветающих яблонь. Наступала весна.
19 апреля 1775 года.
Людовик распорядился, чтобы пекари снизили цену на хлеб.
2 мая 1775 года.
Сегодня рано утром меня разбудили непривычные звуки, похожие на мычание коров. Софи, которая спит в ногах моей кровати, когда нет Людовика, уже вскочила и поспешно натягивала платье.
– Что это за шум? – поинтересовалась я.
Она подошла к окну и раздвинула портьеры, а потом поманила меня к себе. Внизу, во дворе, бегали и кричали что-то непонятное слуги, у ворот выстраивался эскадрон стражников, а какой-то офицер на коне отдавал им распоряжения.
А потом, в дополнение к громкому мычанию, раздался ужасный грохот, за которым последовали пронзительные и испуганные крики, донесшиеся из моих апартаментов, отчего суматоха во дворе только усилилась. Я услышала, как кто-то крикнул:
– Это ворота! Они опрокинули ворота!
Я поспешно надела утреннее платье и вышла в гостиную, где горничные и камеристки сбились в испуганную кучку. Кое-кто плакал, и все были изрядно напуганы. Я сказала им, что бояться нечего, что мы все находимся под защитой моего супруга-короля и дворцовой стражи.
Софи помогла мне собрать щенков, и мы вместе направились в комнаты Людовика, где в переходах и у каждой двери стояли стражники. Я увидела месье Тюрго, раскрасневшегося и необычайно серьезного, который появился откуда-то в сопровождении полковника сил самообороны и вместе с другими министрами пытался привлечь внимание Людовика.
Король по-прежнему оставался в длинной ночной рубашке, ноги его были обуты в стоптанные зеленые домашние шлепанцы, и он осматривал мушкет, который протягивал ему один из стражников, пытаясь привести в порядок спусковой механизм.
Не знаю, сколько времени мы ждали там, в апартаментах Людовика, куда постоянно входили и выходили офицеры, а адъютанты доставляли все новые и новые сообщения Людовику и его придворным министрам. Создавалось впечатление, что все говорят одновременно, не слушая друг друга, такой здесь стоял гам. А мы мешали этой непонятной суете. Поэтому мы удалились в альков и уже оттуда наблюдали за происходящим.
Вскоре мы стали различать доносящийся снаружи треск мушкетных выстрелов и крики. Посреди всей этой суматохи с дворцовой кухни пришел слуга с корзинкой пирожных и печенья, и мы жадно принялись за еду.
Вдруг прогремел пушечный выстрел. Огонь велся с крыши дворца. С каждым громоподобным выстрелом пол вздрагивал у нас под ногами, и я даже подумала, что старое здание может не выдержать такого надругательства над собой. Мы начали молиться, а некоторые служанки, самые молоденькие и робкие, снова заплакали. Но примерно через четверть часа пушечная канонада стихла, и мне вдруг показалось, что людей и апартаментах Людовика стало намного меньше, да и суета прекратилась. Он удалился, чтобы переодеться, а когда вернулся, надев форму маршала кавалерии, то походил на настоящего короля намного больше, чем когда-либо.
Часам к трем пополудни шум, крики и мушкетная стрельба утихли. До нас по-прежнему доносился стук копыт лошадей, гарцующих по двору, и в комнату все так же вбегали взволнованные слуги, доставляя сообщения Людовику и убегая с новыми поручениями. Однако постепенно во дворце восстанавливался прежний распорядок. В сопровождении придворных дам, служанок и собачек я вернулась в свои апартаменты и прилегла отдохнуть, а остальные приступили к выполнению своих обязанностей. Дрожащий Андрэ, который последние несколько часов в страхе просидел под кроватью, привел в порядок мои волосы, и я совершила обычный туалет.
Я изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но, разумеется, мне отчаянно хотелось знать, что произошло. Неужели началась война? С кем? И возможно ли, что шум, суета и страх вернутся вновь? И не стоит ли переехать в другой дворец, где мы будем в безопасности?
Наконец после ужина мне сообщили о том, что случилось. Жители находящихся неподалеку деревушек Сен-Поль-д'Эвре и Сомма пришли, как обычно, ранним утром к воротам дворца, чтобы получить хлеб и остатки угощения с личной кухни короля. Там их уже поджидал аббат Вермон, чтобы приступить к раздаче хлеба, деньги на который собирала я.
Но вместо того чтобы взять продукты и разойтись, деревенские жители остались и стали требовать большего. Толпа у ворот все увеличивалась и увеличивалась. Они кричали на аббата Вермона и настаивали, чтобы им вынесли еще хлеба. Потом он рассказывал мне, что эти требования рассердили его, и он выкрикнул в ответ: «Да кто я такой, по-вашему, Господь наш Иисус Христос, чтобы приумножить количество буханок и из пяти сделать тысячу?» Крестьяне стали насмехаться над ним, называя креатурой короля, который хочет, чтобы все они умерли от голода, и тогда он смог бы забрать себе их земли.
Они начали плевать в аббата Вермона и порвали на нем сутану. Когда он поспешил укрыться во дворце, крестьяне, коих теперь собралось несколько сотен, захватили чугунные ворота и попытались повалить их.
Аббат Вермон – очень мягкий человек, высокообразованный и интеллигентный, ничуть не похожий на грубого и раздражительного отца Куниберта. Я не упомню, когда в последний раз видела аббата Вермона разгневанным. Но сегодня вечером, он был вне себя, когда разговаривал со мной и молился за упокой души тех, кто погиб утром. Он сказал, что деревенские жители не испытывали никакой благодарности за то, что я сделала для них, за защиту, которая им предоставлена, поскольку они живут поблизости от Версаля.
– Разве они не знают, что солдаты короля охраняют их от бандитов и не дают мародерам уничтожать их урожай? Разве король не берет их сыновей в свою армию, не дает их дочерям возможность работать на его молочных фермах и даже в самом дворце? Да что там говорить… Старший садовник позволяет им собирать желуди осенью, чтобы они могли кормить ими своих свиней, и разрешает помогать при сборе каштанов, яблок и вишен.
– Граф Мерси всегда говорит, что деревенские жители помнят лишь о том, что королевские сборщики налогов забирают у них все без остатка и что королевские пекари слишком дорого продают им хлеб.
