Подняв голову, он еще раз увидел за ячейками шитой занавески силуэт мадам Бакс.
4
— Добрый день, — говорит Валлас, закрывая за собой дверь.
Патрон не отвечает.
Он неподвижно стоит на своем посту. Его массивное тело опирается на вытянутые, широко расставленные руки; руки держатся за край стойки, словно препятствуя тому, чтобы тело не вылетело вперед — или не вывалилось. Шея, и так короткая, полностью утопает в поднятых плечах; голова наклонена, почти с угрозой, рот немного кривится, пустые глаза.
— Сегодня утром не жарко! — произносит Валлас — чтобы сказать что-нибудь.
Он подходит к чугунной печке, у которой не такой суровый вид, как у этого громилы, спрятавшегося из осторожности за своей стойкой. Он протягивает руки к обжигающему металлу. Чтобы узнать, что ему нужно, лучше будет справиться в другом месте.
— Добрый день, — произносит чей-то голос у него за спиной — голос пьяненький, но полный добрых намерений.
В зале не очень светло, и печь, которая топится дровами и плохо тянет, когда идет снег, сгущает воздух голубоватым дымком. Входя, Валлас не заметил этого человека. Тот растянулся за столиком в глубине зала, одинокий посетитель, довольный, что нашлось с кем поговорить. Он-то должен знать того, другого пьяницу, на которого ссылалась мадам Бакс. Но теперь он смотрит на Валласа, открыв рот, и произносит с какой-то неясной обидой:
— Ты почему вчера не хотел со мной поговорить, а?
— Я? — спрашивает удивленно Валлас.
— А-а-а, ты думаешь, я тебя не узнаю? — восклицает человек, на лице которого появляется веселая ухмылка.
Он поворачивает голову к стойке и повторяет:
— Он думает, что я его не узнаю!
Патрон, с пустыми глазами, не шелохнулся.
— Вы меня знаете? — спрашивает Валлас.
— Да уж, старина! Хотя ты был не очень-то вежлив… — он старательно считает на пальцах… — Это было вчера.
— А, — говорит Валлас, — это, должно быть, ошибка.
— Он говорит, что это ошибка! — вопит пьяница, обращаясь к патрону. — Будто я ошибся!
И он разражается громогласным хохотом.
Как только он немного утихает, Валлас справляется — чтобы поддержать игру:
— А где это было? В котором часу?
— А, в часу, вот этого не надо! Я никогда не знаю, который час… Еще не стемнело. И это было там, на выходе… ну там… там…
Голос повышается с каждым новым «там»; одновременно балагур делает правой рукой широкие неуверенные движения в направлении двери. Затем, внезапно успокоившись, добавляет почти шепотом и словно говоря самому себе:
— Где, по-твоему, это было?
Валлас отчаивается что-нибудь из него вытянуть. Однако приятное тепло кафе удерживает его от того, чтобы уйти. Он усаживается за соседний столик.
— Вчера в это время я был за сотню километров отсюда…
Комиссар снова принимается медленно потирать ладони.
— Да уж ясно! Хороший убийца всегда позаботится об алиби.
Удовлетворенная улыбка. Две жирные ладони ложатся на стол, пальцы растопырены…
— В котором часу? — спрашивает пьяница.
— В том самом, как вы сказали.
— Но я не говорил, в котором часу! — восклицает пьяница с торжеством в голосе. — С тебя причитается.
Странная игра, думает Валлас. Но не делает ни единого движения. Теперь патрон бросает на него укоризненный взгляд.
— Все это вранье, — заключает пьяница, старательно подумав. Он оглядывает Валласа и презрительно добавляет: «У тебя даже машины нет».
— Я приехал на поезде, — говорит Валлас.
— А-а, — произносит пьяница.
Его веселость покидает его; у него такой вид, будто спор утомил его. И все же он переводит для патрона, правда, совершенно мрачным тоном:
— Он говорит, что приехал на поезде.
Патрон не отвечает. Он сменил позу; вскинул голову, опустил руки, видно, что он собирается что-то предпринять. И в самом деле, он хватает тряпку и проводит ею три раза по стойке.
— Какая разница, — начинает пьяница, запинаясь… — какая разница между поездом… поездом и бутылкой белого?
Разговаривает он со своим стаканом. Валлас, машинально, пытается найти разницу.
— Ну и? — неожиданно бросает его сосед, приободрившись от предчувствия победы.
— Не знаю, — говорит Валлас.
— Так значит, по-твоему, нет никакой разницы? Слышите, патрон: он считает, что нет никакой разницы!
— Я этого не говорил.
— Говорил, говорил! — вопит пьяница. — Патрон свидетель. Ты это сказал! С тебя причитается!
— Ладно, с меня причитается, — соглашается Валлас. — Патрон, два стакана белого.
— Два стакана! — повторяет его компаньон, к которому вернулось хорошее настроение.
— Не утруждайся, — бросает патрон, — я не глухой.
Пьяница залпом выпил свой стакан. Валлас пригубляет свой. Он удивляется, что ему так хорошо в этом неопрятном бистро; потому ли только, что тут тепло? После холодного воздуха улицы по его телу разливается легкая истома. Он ощущает расположенность к этому пьяному клошару и даже к патрону, который, однако, совсем не вызывает симпатии. Тот и в самом деле не сводит глаз со своего клиента; и в его взгляде сквозит такое недоверие, что Валлас в конце концов начинает чувствовать себя неловко. Он поворачивается к любителю загадок, но, кажется, выпитое вино вернуло того к мрачным мыслям. В надежде расшевелить его немного, Валлас спрашивает:
— Ну и какая разница?
— Разница? — пьяница выглядит совсем мрачным. — Разница между чем?
— Да между поездом и бутылкой белого!
— Ах да… бутылкой… — вяло тянет тот, словно возвращаясь откуда-то издалека. — Разница… Да, она огромная, разница… Поезд! Это совсем не одно и то же…
Лучше было бы порасспрашивать его до того, как он снова выпьет. Балагур с открытым ртом смотрит теперь в пустоту, облокотившись рукой на стол и подпирая отяжелевшую голову. Он бормочет какие-то неразборчивые слова; затем, с явным усилием выйдя из своего оцепенения, выговаривает, запинаясь и повторяя одно и то же:
— Ну и насмешил же ты меня своим поездом… Если ты думаешь, что я тебя не узнал… не узнал… Как раз, когда отсюда выходил… Мы шли всю дорогу вместе… всю дорогу… Это было бы слишком просто! Думаешь, сменил пальто и все…
Затем монолог становится еще бессвязнее. В нем все время, непонятно почему, всплывают одни и те же слова, что-то вроде найденный ребенок.
Почти заснув за столом, он продолжает бормотать себе под нос непонятные слова, прерываемые восклицаниями и движениями рук, которые, едва поднявшись, тяжело падают на стол или расплываются в тумане воспоминаний…
