Все, чего я сейчас хочу, — это вырваться из кафе. Я говорю об этом Эдуардо. Его молящий взгляд, его мягкость и настойчивость смутно и неопределенно разбудили во мне прежние любовь и жалость, я чего-то жду, ведь я так привыкла думать: конечно, я хочу Эдуардо.
Я боюсь, что он снова может замкнуться в своем нарциссизме, сломаться от боли.
— Я теперь обожаю тебя от макушки до самых кончиков пальцев, Анаис!
Мои чувства как будто откликаются, но все-таки больше всего на свете я хочу бежать прочь. Не знаю почему, но я подчиняюсь Эдуардо, иду за ним.
Я читаю «Беглянку», и мне больно, когда я вижу заметки Генри и понимаю, что Альбертина — это Джун. Я знаю: ревность, сомнения, нежность, раскаяние, страхи, страсть Генри растут, и меня наполняет жгучее чувство ревности к Джун. На какое-то мгновение моя любовь, которая поровну распределялась между Генри и Джун — я ни одного из них не ревновала, — перевешивает чашу весов Генри. Меня это мучает и пугает.
И все равно прошлой ночью мне приснилась Джун: будто бы она внезапно вернулась, мы с ней закрылись в какой-то комнате, а Хьюго, Генри и другие люди ждут, пока мы оденемся и выйдем к обеду. Я хочу Джун. Я умоляю ее раздеться. Сантиметр за сантиметром я открываю ее тело, восхищенно при этом вскрикивая. Я вижу, что она как-то странно, к худшему, изменилась, и все равно эта женщина желанна для меня. Я умоляю, чтобы Джун разрешила мне заглянуть ей между ног. Она раздвигает ноги и поднимает их вверх, я вижу плоть, покрытую густыми жесткими черными волосами, как у мужчины, но главный бутон — белоснежный. Меня ужасает бешеное движение губ — они раскрываются и закрываются, как у рыбы. Я просто смотрю — с удивлением, даже с отвращением, а потом кидаюсь на нее и говорю: «Позволь мне дотронуться языком!» Джун все мне разрешает, но как будто не испытывает удовольствия, когда я лижу ее. Она кажется холодной и безразличной, потом внезапно садится, сбрасывает меня с себя, ложится сверху — и я чувствую прикосновение члена. Я спрашиваю ее, и она гордо отвечает: «Да, у меня есть маленький, разве ты не рада?» — «Но как же ты скрываешь его от Генри?» — спрашиваю я. В ответ она коварно улыбается. Сон странно беспорядочный, хаотичный, все происходит с опозданием, все чего-то ждут, все обеспокоены и расстроены.
И все-таки я завидую страданиям, которые пережил с ней Генри. Мне кажется, я все больше отделяюсь от мудрости и понимания, мои инстинкты воют, как дикие звери. При одном воспоминании о днях, проведенных с Генри в гостинице «Анжу», меня переполняют муки. Два дня, которые так глубоко отпечатались в моей памяти.
Вчера, вернувшись домой от Эдуардо, я укрылась в объятиях Хьюго. Меня томила тоска по Эдуардо, я мучилась от разлуки с Генри и, лежа в объятиях Хьюго, целуя его губы и шею, я ощутила такое сладкое и глубокое чувство, что оно почти победило все темные стороны жизни. Мне представилось, что я больна проказой, а сила Хьюго так велика, что он может вылечить меня одним лишь поцелуем. Прошлой ночью я любила его с такой силой искренности, что забыла о желании наслаждения. Пруст пишет, что счастье — нечто такое, к чему страсть не имеет никакого отношения. Прошлой ночью я узнала, что такое счастье, я поняла это и могу точно сказать: только Хьюго давал его мне. Счастье живет во мне, несмотря на бешеные скачки страстного ума и сюрпризы темпераментного тела.
Сейчас, в самый насыщенный период жизни, меня снова подводит здоровье. Все врачи говорят одно и то же: никакой болезни, вообще ничего страшного, просто общая слабость, недостаток жизненных сил. Слишком сильно колотится сердце, я мерзну, легко устаю. Я чувствую себя утомленной для Генри. Кухня в Клиши, Фред, они завтракают в два часа дня. Кучей навалены книги, которые я должна прочесть, одну я сама принесла им. Потом мы отправляемся в комнату Генри, он закрывает дверь, и разговор плавно переходит в ласки, в нежный, умелый секс.
Разговор идет о Прусте, и Генри признается:
— Если быть до конца честным, мне нравится быть в разлуке с Джун. Только тогда я могу вполне насладиться ею. Когда она рядом, я болен, подавлен, впадаю в отчаяние. С тобой… ну, ты просто олицетворяешь свет. Я сыт по горло переживаниями и болью. Наверное, я мучаю тебя. Не знаю. Мучаю?
Я не могу ответить на этот вопрос, хотя понимаю: Генри — это тьма. Но почему? Он разбудил во мне множество темных инстинктов. Слово «сыт» меня ужаснуло. Как будто капля яда капнула на кожу. Пресыщенность Генри сталкивается с пугающей свежестью, обновленностью, обостренностью моих чувств. Эта первая капля отравы — как предсказание смерти. Я не знаю, через какую щель просочится и уйдет наша любовь.
Генри, как грустно мне сегодня вспоминать моменты счастья: вот ты говоришь с Фредом до рассвета, блистая остроумием и красноречием и демонстрируя удивительную силу и возбуждение. Как жаль, что ты не слышал меня вчера ночью: я сидела у камина и говорила с Хьюго, чувствуя себя восхитительно умной и богатой, выплескивая на него мысли и рассказы, которые так славно развлекли бы тебя. Я говорила о лжи, о разных ее видах, о той особой лжи, к которой сама прибегаю в некоторых случаях, чтобы усовершенствовать жизнь. Однажды, когда Эдуардо почти потонул в самоанализе, я рассказала ему о своем воображаемом русском любовнике. Он попался в ловушку. Ведь одновременно я поведала, что считаю необходимым совершать глупости — именно то, чего ему не хватает. Когда передо мной встает какая-нибудь неразрешимая проблема и я не знаю, что мне делать, чувствую себя растерянной, то выдумываю мудрого старика, с которым якобы знакома и с которым всегда советуюсь. Я всем о нем рассказываю, объясняю, как он выглядит, что говорит мне и как на меня влияет (эта выдумка поддерживает меня некоторое время), и к концу дня я чувствую себя сильнее, как будто все, о чем я рассказывала, — правда. А еще я выдумывала себе друзей — раз настоящие не могут дать мне то, в чем я нуждаюсь. Как же я наслаждаюсь своими переживаниями! Они переполняют меня. Это приукрашивание действительности.
Сегодня я встречалась с Фредом. Мы идем к Трините. Вот из-за тяжелой дождевой тучи выходит солнце и ослепляет нас. Я начинаю цитировать строки из книги Фреда, где он описывает солнечное утро на рынке. Мои слова очень тронули его, он сказал, что я достойна Генри и даю ему то, чего не могла дать Джун. И все-таки Фред полагает что, когда Джун здесь, Генри полностью в ее власти. Джун сильнее меня. Я начинаю любить Генри больше, чем Джун.
Фред удивляется — как это Генри может любить двух женщин одновременно.
— Он большой, огромный. В нем так много любви. Если бы я любил тебя, то не смог бы желать еще и другую женщину.
А я подумала, что сама похожа на Генри. Могу любить и Хьюго, и Генри, и Джун.
Генри, я понимаю, как тебе удается объять и меня, и Джун: мы не взаимоисключаемы. Возможно, Джун так не чувствует, и ты, естественно, требовал, чтобы она выбрала между тобой и Джин.
Мы испробуем все, до приезда Джун будем лгать друг другу все время. Да, наше счастье в опасности, но мы истратим, испепелим его быстро и без остатка. Я благодарна судьбе за каждый день нашего счастья.
