После ужина Порт сделал странную вещь. Он в одиночку отправился на базар, посидел несколько минут в кафе, наблюдая за животными и людьми в мерцающем свете карбидных ламп, а потом, проходя мимо открытых дверей лавки, где он брал напрокат велосипеды, зашел внутрь. Там он попросил велосипед, оснащенный спереди фонарем, велел хозяину дождаться его возвращения и быстро выехал на ведущую к расселине дорогу. Наверху, в окружении скал, было холодно; дул ледяной ветер. Ночь была безлунной, и он не мог видеть пустыню, простиравшуюся прямо под ним, — только колючие звезды, сиявшие высоко в небесах. Он сел на скале и позволил ветру продуть себя. На обратном пути в Бусиф он осознал, что никогда не сможет рассказать Кит о том, что снова там побывал. Она бы не поняла его желание вернуться туда без нее. А может быть, рассудил он, поняла бы слишком хорошо.
14
Два дня спустя они сели в автобус, следующий в Айн-Крорфу, выбрав ночной рейс во избежание утомительной жары, неминуемой на этом маршруте. К тому же пыль кажется до некоторой степени менее обременительной, если ее не видишь. Днем, по мере того как автобус проезжает этот участок пустыни, виляя вверх-вниз по серпантину дороги в неглубоких ущельях, он поднимает за собой целый шлейф пыли, которой приходится дышать всякий раз, когда дорога резко петляет. Крохотные песчинки скапливаются на любой мало-мальски горизонтальной поверхности, включая морщины и складки кожи, веки и ушные раковины, а порой так даже и скрытые части тела, такие, например, как пупок. И кроме того, в дневное время, пока путешественник не привыкнет к подобным количествам пыли, он до крайности обеспокоен ее наличием, будучи склонен преувеличивать вызываемое ею неудобство. Зато ночью, поскольку в чистом небе ярко сияют звезды, у него — до тех пор, пока он не шевелится — создается впечатление, что пыли нет. Ровный гул мотора убаюкивает его до состояния, близкого к прострации, в коем все его внимание уходит на то, чтобы неотрывно следить за тем, как на него, выхватываемая передними фарами, нескончаемо несется дорога. Несется до тех пор, пока он не заснет, чтобы позднее быть разбуженным остановкой автобуса у какого-нибудь темного, заброшенного борджа, где он выходит — окоченевший и с затекшими членами — выпить чашку сладкого кофе под аркой ворот.
Позаботившись о билетах заранее, они смогли занять лучшие места впереди, рядом с водителем. Пыли здесь было меньше, да и тепло от мотора, пусть чрезмерное и малоприятное для ног, пришлось как нельзя более кстати в одиннадцать часов, когда от дневного пекла остались одни воспоминания и они ощутили сухой, пронизывающий холод, всегда наступающий ночью в этой высокогорной местности. И вот теперь все трое жались на переднем сиденье с водителем. Сидевший у дверцы Таннер казался спящим. Кит, уронив голову на плечо Порта, время от времени шевелилась, но глаза ее были закрыты. С рукояткой запасного тормоза между ног и с постоянными тычками под ребра, получаемыми от крутившего руль водителя, Порт занимал покуда самое неудобное место и, соответственно, бодрствовал. Он сидел, всматриваясь сквозь ветровое стекло в дорогу, которая не переставая выныривала ему навстречу, неизменно прямо на него, и которую с таким же неизменным постоянством проглатывали передние огни фар. Всякий раз, при переезде из одного места в другое, он был способен взглянуть на свою жизнь с чуть большей объективностью, чем обычно. Чаще всего именно во время путешествия он мыслил наиболее ясно и приходил к решениям, к которым не мог прийти, когда подолгу вел оседлое существование.
Со дня их совместной велосипедной прогулки он испытывал твердое желание укрепить связывающие их с Кит узы нежности. Постепенно это приобретало для него огромное значение. Временами он говорил себе, что подсознательно помышлял об этом еще тогда, когда только задумывал эту экспедицию с Кит из Нью-Йорка в неведомое; Таннер получил приглашение присоединиться к ним лишь в самую последнюю минуту, что также, по-видимому, было подсознательно мотивировано, на сей раз — страхом; ибо насколько он жаждал сближения, настолько же, и Порт прекрасно отдавал себе в этом отчет, страшился эмоциональной ответственности, которую такое сближение за собой повлечет. Но сейчас, в этой далекой и оторванной части мира, жажда более тесных уз с Кит оказывалась сильнее, чем страх. Для их выковывания требовалось, чтобы они были вдвоем, одни. Последние два дня в Бусифе вылились в сплошную агонию. Можно было подумать, что Таннер осведомлен о желании Порта и специально делает все, чтобы ему помешать. Он не отлучался от них ни на шаг ни днем, ни вечером, ни на минуту не закрывал рта, причем явно без всякой охоты, с единственной целью просто сидеть вместе с ними, есть вместе с ними, гулять вместе с ними и даже заходить с ними вечером в комнату Кит, когда Порт больше всего хотел побыть с нею один на один, и битый час стоял на пороге, заведя какую-нибудь бессмысленную беседу. (Ему, естественно, пришло в голову, что Таннер может все еще тешить себя надеждой добиться ее расположения. Преувеличенное внимание, которое он оказывал ей, банальная лесть, выдаваемая за галантность, все подводило его к этой мысли; но поскольку Порт наивно полагал, что чувства Кит к нему ровным счетом ничем не отличаются от его чувств к ней, он пребывал в непоколебимой уверенности, что ни при каких обстоятельствах она ни за что не уступит такому человеку, как Таннер.)
В тот единственный раз, когда ему удалось вытащить Кит из гостиницы одну — и то потому, что Таннер еще отдыхал после обеда, — они не прошли и ста ярдов по улице, как столкнулись с Эриком Лайлом, который с места в карьер объявил, что с удовольствием составит им компанию. Что он и сделал — к молчаливой ярости Порта и нескрываемому отвращению Кит; ее и вправду до такой степени раздражало его общество, что не успели они расположиться в кафе рядом с базаром, как она тут же сослалась на головную боль и поспешила обратно в гостиницу, оставив Порта разбираться самому. Неприятный молодой человек выглядел особенно бледным и прыщеватым в цветастой рубашке, вышитой гигантскими тюльпанами. Материю, по его словам, он купил в Конго.
Оставшись с Портом с глазу на глаз, он имел наглость попросить десять тысяч франков в долг, объяснив, что его мать непредсказуема в отношении денег и часто по целым неделям вообще отказывается давать ему на карманные расходы.
— Извините, не могу, — сказал Порт, твердо решив быть непреклонным. Сумма постепенно уменьшалась, пока Лайл в конце концов мечтательно не заметил:
— Какие-нибудь пятьсот франков обеспечат меня куревом недели на две.
— Я никогда и никому не даю в долг, —объяснил Порт раздраженно.
— Но сделаете исключение для меня.- Его голос был сама патока.
— Нет.
— Я не из числа тех идиотов-англичан, которые думают, что все американцы сидят на мешках с деньгами. Это совсем не так. Но у меня сумасшедшая мамаша. Она ни в какую не дает мне денег. Что мне прикажете делать?
«Раз у него нет стыда, — подумал Порт, — у меня не будет жалости». И он сказал:
— Причина, по которой я не хочу одалживать вам деньги, состоит в том, что я знаю, что не получу их обратно, а я не настолько богат, чтобы швырять деньги на ветер. Понимаете? Но я дам вам триста франков. С радостью. Я заметил, что вы курите tabac du pays[36]. К счастью, он очень дешев.
