Я походил вразвалочку по рингу с защитой, открытой так же широко, как дикие глаза Марка. Положив пару хромых кистевых ударов, я выдохся. Неужели мне не суждено стать хоть чуточку выносливей?
Мы сблизились и вошли в клинч. Внезапно в моей грудной клетке раздался какой-то звон, и я, распрямившись, отскочил. Так мне сломали нижнее ребро. Выздоровление после этой травмы я отметил растяжением связок кисти. Я был готов сдаться. В мои первоначальные намерения входило провести бои с несколькими великими австралийскими боксерами – Джеффом Фенечем, Джеффом Хардингом, может быть, с ветераном вроде Лайнела Роуза – и написать серию репортажей о различиях в их манере ведения боя и о том, что чувствуешь, когда они тебя бьют. После Цзю я утратил самообладание. Я понял, что почувствую, когда они будут меня бить: боль – но не ту, о которой мечтал. Я искал исцеляющего удара, способного уничтожить мою личность и превратить меня в нового человека, а вместо этого получал только удары в корпус, своей силой лишний раз напоминавшие, кем я был.
Я купил шину для руки и пошел к Филу Абрахаму, чтобы спросить, могу ли отказаться от выполнения задания. Он сказал, что не могу. Четыре статьи уже ушли в печать. Мне было просто необходимо продолжить.
Боль в руке означала, что надо существенно ограничить работу над ударом, поэтому я воспользовался моментом и стал работать над движением ног. Ответ пришел вместе с рекламной почтой: «Научитесь танцевать!»
«Танцевать, – подумал я, – как Мухаммед Али в Медисон-Сквер-Гарден».
«Танцевать, – подумал учитель танца, – как Поль Меркурио в «Танцзале». Каждый, кто ни разу не бывал в танцевальной студии, наверное, представляет толпу придурков, неумело шаркающих по полированному паркету под аккомпанемент визгливой королевы: «Медленно, медленно, быстро-быстро, медленно». На самом деле там собирается толпа придурков, неумело шаркающих по полированному паркету под аккомпанемент визгливой королевы: «Медленно, медленно, быстро-быстро, медленно».
Я пошел туда вместе с Ди, которая обожала танцевать. Для меня это была одна из тех неизбежных попыток наконец-то найти какой-нибудь общий интерес и «делать что-нибудь вместе». Несмотря на то что раньше я не мог уложить своих соперников по рингу на канаты, мне сразу же удалось раскидать всех своих партнерш по стенам. Это качество вместе со способностью замирать и бить не очень-то ценилось в мире танца. Я терял ритм, краснел, бурчал и ворчал, вальсировал с визгливой королевой и ненавидел танцы все больше и больше. Это было ужасной, потрясающей, страшнейшей ошибкой, но, по крайней мере, я был уверен, что меня здесь никто не знает. Вся эта история останется между мною и Ди. И вахтершей. Я не собирался писать об этом в журнале.
Во время одного из перерывов дружелюбный простоватый парень подошел ко мне и спросил:
– Это не ты пишешь для «Пентхауса» статьи про бокс?
Великолепно.
Кон зашел за мной в половине седьмого утра. По утрам у него бывали такие приступы вдохновения, что он не мог заснуть.
– Сегодня мы будем бороться, – сказал он.
Я удивился. В то утро меня очень многое удивляло.
Кон был чемпионом Австралии по борьбе. Мы пошли в зал и провели пару раундов. Это немного напоминало танец с партнером, который все время пытается вырваться – очень похоже на поведение женщин из танцевального класса. После пары раундов я пал. Мои плечи горели от непривычной нагрузки.
Спустя пару дней мы боролись еще раз. Кон обхватил мою талию, а я схватился за него. Он сделал движение, как будто хотел бросить меня, я забыл, что мне нельзя было сопротивляться, и ощутил то старое, знакомое чувство, когда кажется, что кожа движется в одну сторону, а грудная клетка в другую. Я почти услышал хруст.
Дома мы с Ди боксировали, боролись и танцевали, пока не уставали друг от друга. Я мог достичь внутреннего мира, только если бы любил или ненавидел ее, но я никак не мог решить, что же мне больше подходит. Она хотела замуж, а я не мог понять, как мы могли пожениться, если все время только и делали, что ругались – в ресторане, на улице, дома у ее матери, в постели. Она утверждала, что после свадьбы эти ссоры прекратятся. Мне казалось, что после свадьбы я буду вынужден жить с ними вечно.
– Почему мы не можем пожениться? – спрашивала она.
– Почему ты бросила меня, когда я был в Азии? – спрашивал я в ответ. Моя боль до сих пор не ушла. Я постоянно бередил эту рану – снова и снова вскрывал ее раскаленным ножом и просовывал его поглубже.
Мы пошли к семейному психоаналитику в организацию «Австралийский роман». Их методика сводилась к расспросам о моей семье и отрицанию всего, о чем я сообщал.
Я говорил:
– Мой отец был не очень привлекательным.
Психоаналитик отвечал:
– Поверьте мне, это не так.
Я рассказывал дальше:
– Мать вышла за него замуж, потому что он об этом попросил и потому что он был евреем.
А психоаналитик требовал, чтобы я ему верил, и убеждал меня, что у матери могли быть и другие причины. Наверное, он хотел переменить мое мнение, дать мне возможность посмотреть на многие вещи по-новому, но я все больше и больше раздражался.
Наконец он сказал:
– Возьмите бумагу и напишите, как вы видеть свое будущее.
Я не удержался и очень тихо произнес:
– Видите будущее.
– Что вы сказали? – не понял он.
Я не хотел повторять сказанное, но мне пришлось:
– Видеть – неопределенная форма глагола, она не согласуется с остальными словами в вашей фразе. Я подумал, что вы хотели сказать «видите» – так грамотнее.
После этих слов мне показалось, что психоаналитик готов потратить оставшееся у нас время на персональную работу с Ди и научить ее, как проще всего избавиться от меня: упаковать вещи и переехать к матери, затем выселить меня из квартиры, отравить, разрубить труп на кусочки и закопать где-нибудь в отстойнике.
Спустя пять минут я передал ему чистый лист бумаги. Я не видел будущего. Никакого.
Я отправился к врачу, чтобы получить медицинское свидетельство с допуском к тренировкам. Помимо прочего доктор спросил, не было ли у меня когда-нибудь мыслей о самоубийстве.
– Ну разумеется, – ответил я, – как и все нормальные люди, каждое утро я просыпаюсь с мыслью о самоубийстве.
Я действительно думал, что это нормально. Мне представлялось, что любой здравомыслящий человек, протирая глаза, думает о том, что сейчас мог бы заварить себе кофе, прочитать газету и вывести собаку погулять или же вместо этого лечь в ванну и вскрыть вены. Если бы люди не взвешивали силу боли, которую им предстоит перенести днем, и страх небытия, то как бы они решили, что надеть? Они бы просто не смогли пошевелиться.
Доктор отправил меня к психиатру, тот прописал мне легкие антидепрессанты, но я сразу же выбросил рецепт.
