Скины насторожились:
— Смотри-ка, да это туристы!
Болек медленно поднялся. Он был выше обоих на целую голову.
Скинхедам стало ясно, что теперь только от них зависит, как обернется дело. Болек не скрывал — он только ждет повода. Остальные пассажиры тоже поняли это, и стали потихоньку подниматься с мест и скапливаться у задней двери.
«Начало конца» нерешительно поднял кулак и поднес к лицу Болека. Кольцо на пальце сразу превратилось в весьма грозное оружие.
— Не дури. Мы мирные люди.
Болек сделал движение, словно нажал на педаль велосипеда. Настолько быстрое, что его трудно было заметить. И скин стал вдруг медленно оседать. Сперва встал на колени, потом лег на пол и прокашлял:
— Выруби его, Георг!
«Отстой» замахнулся, но Болек слегка двинул рукой и кулак нападавшего врезался в стену. Издав вопль, скин заплясал вокруг своей ушибленной руки. Трудно сказать, действительно ли ему больно, или он специально несколько переигрывал, чтобы его оставили в покое.
В вагоне вдруг стало светло. Мы въехали на станцию, поезд остановился. Болек склонился над лежащим скинхедом и проорал ему в ухо по-польски:
— Ты, осел! Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.
И мы вышли.
Тем временем пассажиры испуганно выскакивали на платформу. Нас они обходили за версту, будто мы кого-то убили.
Болек посмотрел на них с отвращением:
— Эти сволочи слишком хорошо живут. Им нас никогда не понять.
Эскалатор поднял нас к выходу в сторону Рессельпарка. Был теплый мирный летний вечер. Когда мы шли мимо церкви, ноги мои внезапно налились свинцом. Я с трудом переставлял их. Нужно было сесть. Я добрел до ближайшей скамейки и вытянул ноги.
Болек бодро подошел ко мне:
— Ты чего это? Вставай, пошли!
— Не могу. Что-то с ногами.
— Что случилось? Выкладывай!
— Дальше не пойду. Вот и все.
— Хочешь просидеть здесь всю ночь?
— Может быть.
— Из-за драки? Да?
Я посмотрел на него и сказал:
— Послушай, объясни мне, где я? Что это за страна, где бассейны превращаются в национальные заповедники? Где земляки натравливают на тебя полицейских? Где коробки с пожертвованиями говорят «Вам воздастся», но ни один человек не даст тебе работу только из-за того, что на тебе не те ботинки? Есть ли на свете еще хоть одно такое место? Я не знаю.
— Конечно, есть. Германия, Франция, там все точно так же.
— Но у нас ведь не так.
— У нас тоже. Особенно теперь.
Я глубоко вздохнул:
— У меня не осталось денег. Только обратный билет. Все кончено. — Мне даже стало легче.
Я посмотрел на церковь. Она была подсвечена и казалась сказочным замком. Болек сел рядом со мной:
— А если я найду тебе работу? Настоящую? Без обмана? — спросил он.
Я посмотрел на него, не шутит ли. Но он был серьезен, как учитель математики.
— А что же ты сам не найдешь себе работу, если это так просто? — спросил я.
— Один мой знакомый ищет человека, который бы хорошо знал немецкий. В его магазине нужен продавец.
— И что, так трудно найти? Странно.
— Он не хочет много платить.
Я покачал головой:
— У меня нет разрешения на работу, нет медицинской справки, и один только Бог знает, чего у меня еще нет.
— На Мексикоплац тебе это и не понадобится.
— Не верю. Что-то тут не так.
— Соглашайся, — сказал вдруг Болек тоном, не допускающим возражений.
Я удивленно посмотрел на него:
— С чего бы это? Назови хоть одну причину.
Болек почесал затылок, будто ему больно.
Потом, преодолев себя, вдруг сказал:
— Ладно. Нужна причина? Пожалуйста. Ты должен мне сотню. И, по крайне мере, на мой взгляд, это причина достаточно серьезная.
15
Болек оказался то ли самым жадным, то ли самым бескорыстным из всех, с кем я до тех пор общался в Вене. Свое обещание он выполнил на следующий же день. Утром мы отправились на Мексикоплац в магазин игрушек, принадлежавший его знакомому по имени Йозеф Бернштейн. И хотя Болек убеждал меня, что предварительный разговор с хозяином пустая формальность, не будь рядом его, мне бы ни за что было не пройти испытания.
Болек назвал мое имя, и хозяин принялся внимательно оглядывать меня со всех сторон — так оглядывают машину, которую собираются купить, максимально сбив цену.
— По вашему виду не скажешь, что вам приходилось в жизни много работать. Вернее, что вы вообще хоть когда-нибудь работали, — сказал он с забавным акцентом.
Прежде чем я успел открыть рот, за меня уже вступился Болек:
— Всем приходится когда-то начинать, Йозеф. Скажи честно, сколько тебе было лет, когда ты получил свою первую работу?
— Пятнадцать с половиной.
— Но тогда ведь и помирали лет в сорок.
— Ты за кого меня принимаешь? За неандертальца?
Йозеф Бернштейн опять повернулся ко мне:
— Вы говорите по-немецки?
— Немного.
Болек засмеялся:
— Этот парень даже скромнее, чем положено по закону. Ты бы послушал, как он в метро болтал со скинхедами. Настоящий профессор.
Йозеф Бернштейн нахмурил лоб.
— Вы вроде не студент, я прав?
Я кивнул.
— Хорошо. Студенты действуют мне на нервы.
Он снова внимательно меня оглядел и обратился к Болеку:
— Я бы с удовольствием помог юноше. Но сегодня ко мне придут еще трое претендентов. Назови хотя бы одну причину, почему я должен отдать предпочтение именно этому юному славянину? Хотя бы одну.
Тут я понял, что все будет в порядке. По части изобретения причин, особенно веских, Болек был непревзойденным мастером.
— Нужна причина? — усмехнулся Болек. — Пожалуйста. Никому из твоих претендентов не доводилось выходить сухим из воды в такой передряге, в которую мы угодили с этим бассейном. Вальдемару везет. А везучий человек сам приносит удачу.
Я решил, что ослышался. С каких это пор я стал приносить удачу? В качестве талисмана я, наверное, ничуть не лучше зажигалки пана Куки.
Но выражение лица Бернштейна вдруг изменилось. Он в третий раз оглядел меня со всех сторон, словно увидел вдруг что-то новое. Выражения столь искренней заинтересованности мне прежде видеть не приходилось.
— Это правда? — спросил он. — Вы тоже выкрутились из этой истории с бассейном?
