Доктор Крис взяла карандаш из старинного каменного стакана и медленно наточила его точилкой с логотипом какого-то зарубежного музея. Утонченность этого действия, пусть столь обыденного, вывела Мэрилин из себя: это свидетельствовало о чрезмерном, до отвращения избыточном довольстве своей жизнью. На самом деле доктор Крис все еще оплакивала мужа, умершего несколько лет назад, но ее умение блестяще справляться с горем стало для Мэрилин навязчивой идеей. Ей никогда не приходило в голову, что они обе просто играют роли, пытаясь в чем-то убедить друг друга. Доктор Крис держала карандаш так, словно всю жизнь точила их, укрощала, направляла и в результате полностью подчинила своей воле.
— По-моему, невозможно быть Анной Кристи, не думая о нем, — сказала Мэрилин, — а когда я думаю о нем, то и говорю о нем, — это очень тяжело, понимаете? Ли считает, я должна все это использовать, и я, конечно, стараюсь как могу, но чаще всего мне хочется просто зареветь.
— Мэрилин, позвольте спросить: возможно, отец для вас — источник запретов?
— Ну, я его совсем не знала. В пьесе отец героини стоит у нее над душой. Он пытается решать, за кого ей выходить, а за кого нет.
— Значит, в пьесе «Анна Кристи» отец — источник запретов. А может, и ревности.
— Пожалуй. Это пьеса Юджина О'Нила.
— Да, я знаю, мы с мужем видели ее лондонскую постановку.
Мэрилин перевела дух.
— Отец не должен решать за нее, что делать.
— А ваш отец…
— Да он умер, ясно? Он тоже ничего не может за меня решать. Он не мог помешать мне выйти за Артура.
— Нет, но вот это уже любопытно: вы пытаетесь понять одного драматурга через другого, не так ли?
— Я не пытаюсь понять Юджина О'Нила. И Артура Миллера тоже. Я пытаюсь понять Анну — почему мне так больно, так страшно ее играть.
— Что ж, Мэрилин, это хорошо. То обстоятельство, что вашего отца нет в живых, не означает, что он перестал быть для вас источником запретов. Он вполне может им быть. И в равной степени он может быть источником чего-то еще — скажем, постоянного одобрения?
— Я всегда думала, что понравилась бы ему.
— Кому?
— Отцу. Если бы он меня знал. Я бы ему понравилась.
— Правда? Расскажите подробней.
— Ну, я думаю, что нравилась бы ему больше, чем всем остальным. Не из-за внешности. Он бы знал, что я умная, добрая и все такое.
— Вы идеализируете отца, верно? Вы идеализируете его как человека, который бы идеализировал вас.
— Верно. А для чего еще нужны отцы?
— Как скажете. Но мне интересно, что значит для вас эта пьеса — в данный момент.
— Пьеса отличная.
— Почему?
— Потому что я могу сыграть в ней серьезную роль.
— По-вашему, это определение хорошей пьесы? «Гамлет» — хорошая пьеса по той же причине, Мэрилин?
— Да. Ну, отчасти. Я бы очень хотела сыграть Офелию.
— Давайте вернемся к вашему отцу. Героиня пьесы пытается перенести подавляемое сексуальное влечение к отцу на узаконенное сексуальное влечение к мужу, так?
— Пожалуй.
— Это нормально, Мэрилин. Все люди так устроены. Мужья заменяют нам отцов.
— А если мы этого не хотим?
— Не хотим?
— Иногда это просто невыносимо. Вот как в том прошлогоднем фильме, ну, вы знаете, картина Кьюкора. Мы там пели песню «Мое сердце принадлежит папочке».
— Почему вы сказали «мы» — «мы пели песню»? Разве вы не одна ее пели?
— Ага, одна.
— Верно.
— Ну так вот, сняли мы ее с двадцать четвертой попытки. Я все время ревела. Разве не странно? Я ведь даже не знаю своего отца.
— Но хотели бы знать.
— Пожалуй.
— Это тоже своего рода знание, Мэрилин. Очень гнетущая и болезненная его разновидность. Влечение. Да. Влечение — самая болезненная разновидность знания.
— Мой отец умер, доктор Крис.
Психоаналитик не на шутку раздосадовала Мэрилин. Я еще не видел ее такой злой: во время приемов она порой представляла себя аналитиком, задающим доктору Крис неудобные вопросы, которые сама доктор — в силу ума и опыта — задать себе не могла.
— Ваша сестра Маргарет была актрисой, — хотелось сказать Мэрилин. — Вы никогда не думали, что отец любил ее больше, чем вас?
— Нет, не думала, Мэрилин.
— Потому что хотели переспать с отцом или убить сестру? — Мэрилин была убеждена, что внутренний мир ее психоаналитика, как гнилушка: стоит поднести спичку, и все уютные условности вспыхнут синим пламенем. Мысль об этом ее утешала.
— Мне и в голову это не приходило, Мэрилин. Никогда.
В кабинете доктора Крис тут и там стояли часы, но все они молчали. Человеческие голоса в этих стенах дрожали, срывались на крик, бросали вызов и растерянно умолкали — обычное дело для врачевания разговорами, — а предметы обстановки хранили безупречное спокойствие и отрешенность, хотя, как ни странно, у пациентов часто возникало чувство, что за ними наблюдают.
В конце концов Мэрилин не выдержала, обернулась ко мне и щелкнула пальцами. Она ждала от меня утешения, и я тут же запрыгнул к ней на коленки. Доктор Крис окинула меня характерным опытным взглядом (с обязательной примесью самолюбования) и завела небольшой ностальгический монолог о докторе Фрейде и своем месте среди венской психоаналитической элиты. Отец доктора Крис, Оскар Рие, был педиатром и близким другом Фрейда: на Рождество он неизменно посылал ему ящик красного вина. Доктор Крис в очередной раз рассказывала об этом Мэрилин, когда на стол вскарабкался крошечный паучок и уставился на меня очаровательным взглядом Э. Б. Уайта — в высшей степени нью-йоркский паук, со стройными лапками и заштатным умишком. Взгляд у него был ленивый, обкуренный — эдакий паук-битник.
— Эй, ну-ка улыбочку! — сказал он. — Тут у нее обычно включается противоперенос. Ты только послушай: отец, отец, Фрейд, Фрейд, — заладила! Они вместе написали книжку про детей, слыхал? Ох, да заткнись уже! Ее отец лечил детишек, усек? Она пишет про детскую психологию. Остальное додумаешь сам.
— А как же музыка? Картины? Дурацкий «Винни-Пух» на латыни?
— А, ты про ту книжку, что на полу лежит? Да-а, я там был сегодня, тоже заметил. Все пациенты при виде этой книги пугаются.
— Еще бы.
— Нет, серьезно — «Winnie Ше Ри»?! Как прикажешь это понимать?
— У моей девочки полно проблем, но отсюда она выходит с новыми.
— А зачем тогда приходит, братишка?
— Чтобы поговорить. Ей нравится беседовать с умными людьми. Но часто они ее раздражают.
— Неудивительно. Ей-богу, ты бы видел, какие фокусы иногда выкидывает эта докторша. Кабинет для нее вроде сцены… нет, она, конечно, умная и добрая, но выпендривается — страх! Ты посмотри на нее, малыш, она ж щас лопнет от важности. Хочет всем добра, но, елки-палки, некоторые люди просто невыносимы, сечешь?
