– Бабушка, а зачем тебе четыре подушки?
– Вот выйду замуж, дед станет на второй спать.
– А третья тогда вам зачем?
– А как примется старый храпеть, так и получит этой подушкой по говорильнику.
– Бабушка, значит, четвертая подушка лишняя?
– Нет, милый, она остальными верховодит по ночам.
– Такая маленькая?
– С виду да, мала, нутро – ее главный козырь. С псковских гусей перышки в ней одно к одному, как буковки в слове. На такой не спят, на парадный табурет рядом укладывают, а она в благодарность за то сказки всю ночь сказывает.
– Можно, я с тобой спать стану, пока у тебя деда нет?
– Если мамка не против, приходи, но помни: подушечка эта точность уважает, опоздаешь – не обессудь, без сказки останешься.
Пришлось у матери рекой слез разрешение вымаливать. Явился ровно в девять, как было уговорено.
– Мамка позволила, принимай постояльца на ночевку.
– Тише ты, говорун, все перья перепугаешь. Раздевайся да подле стеночки пристраивайся ладом.
Я быстренько оголился, лег, затаился и стал ждать подушкиного чуда.
Бабушка долго прибирала свои косы, молилась шепотком в углу, потом прилегла, перекрестила меня, вздохнула, и в комнату вошла тишина. А как луна заглянула в окошко, бабушка правую руку на подушку маленькую опустила, а левую на грудь мою приладила. И полились тогда ко мне под самое сердце слова, одно другого краше:
Ей в приданое дано
Было зеркальце одно;
Свойство зеркальце имело:
Говорить оно умело.
– Бабушка, кто это, кто?
– Тише ты, Пушкин это, милый, сам Пушкин!
– Он родственник наш?
– Нет, он солнышку нашему братик младшенький, ты слушай, слушай.
«Свет мой, зеркальце! скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?»
Я засыпал и просыпался, слова ли во мне стучали или сердце мое так билось?
«…Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ее». – «Постой…»
– «Вставай» пришел, видишь, как солнце высоко стоит.
– Бабушка, а Пушкин наш где?
– Да тут он, в подушке спит давно крепким сном, умаялся тебе сказки сказывать.
– Можно, я ее с собой возьму, мамке покажу?
– Нет, милый, подушка – это приданое мое. Меня без нее ни один дед замуж не возьмет.
– А ты не ходи туда.
– Скажешь тоже, кто раз обжегся, того к огню обратно тянет.
– Бабушка, пойми, мне без подушки уже никак нельзя.
– А ты после завтрака во двор выходи, мы в четыре руки вмиг тебе подушку сварганим…
Бабушки нет давно на белом свете, а подушка та всегда при мне, в ней младший брат солнышка нашего сказки на ночь сказывает:
И никто с начала мира
не видал такого пира…
Не знаю, из чего другие люди сделаны, я из бабушки, подушки и Пушкина.
Замужество за ужином
Десять лет что десять дней, как десять пальцев в пересчете. И квартира есть, и на мебель наскребли, а внутри пусто. Вроде как гоняешь по маршруту туда-сюда, а никто в салон твой не садится, остерегаются чего-то. Пустой вагон – позор водителя. Сколько одних счастливых билетов переела, сколько из-за этого кондукторов по-увольнялось. Как без счастья пассажиров заманивать? А ребенка как не было, так и нет. Любовь давно прошла, кроме ужина уже ничего не сближает, а он ужом свернется у телевизора и дрыхнет до полуночи. В полночь возьмет свое и на боковую со стеной в обнимку.
А тут как на грех на одном из перекрестков светофор сломался. Сколько писали по этому поводу, звонили, а он все так же печально взирает своими темными от тоски триадами глаз. Их вертикальность пугает до пяток. И вдруг в самый пик на этом злополучном месте зачем-то передают в кабину букет красных-красных гвоздик, и я помимо воли на тормоза жму. Господи, если бы не букет! Мимо на огромной скорости пролетел большегрузный автомобиль. И меня осенило, что от ужина вовек беременности не видать. Пусть он меня хоть каждую ночь оприходывает, ребенка без любви не бывает, организму в этом деле особый настрой требуется.
Вот как цветы собирают в букеты, так я стала из лиц пассажиров складывать облик любимого. Из сотен носов, щек, подбородков подбирала, сортировала, брила, мыла, одеколоном моднючим брызгала. И так захотелось целоваться всласть, аж под лопатками заломило. Словно вся озолотилась с головы до пят. Поцелуи считаю от остановки до остановки и обратно, и так до самого головокружения. Если сбиваюсь, останавливаю трамвай, заглядываю в салон и прошу загадать число на удачу.
Люблю красный цвет светофора, он как губы, дальше которых хода нет. На желтом предчувствую прикосновение пальцев. Зеленый завораживает приближением небывалого счастья внутри. Вот так все светофоры города переметнулись на мою сторону, видно, фортуна до самого железа дошла. Когда требуются другие цвета, смотрю на небо, трамвай становится самолетом, рельсы – радугами-сестричками, близняшками длинноногими.
Порой пассажиры жалуются, что остановки пропускаю. Странные люди! Какие могут быть остановки на небесах? Влюбиться – это как убить двоих, двух одним махом из списка обычных вычеркнуть. Вот и ко мне она пришла, эта любовь, а он, глупый, и не знает, ходит и ходит по земле пешком. Я так загорелась желанием забеременеть, что все во мне заликовало от ожидания чуда. Господь человеку два глаза дал: одним видеть, другим хотеть. Вот захотела и увидела внутри себя ребеночка, и забеременела – одним словом, от ужина.
Мужик-то мой не поверил, заподозрил, подумал, на стороне согрешила. Долго-долго допытывался: «Как все это происходило и кто он?»
А я ему, бедняге, одно твердила:
– Глупый, у нас девочка будет скоро.
– Почему обязательно девочка, а вдруг парень получится?
Не стала обижать, нам, бабам, давно известно, Господь пол
того из супругов выбирает, кто любит больше. От телевизора-то мало толку. Всё на свете от любви: и свет из нее, и вода-по-илица, и те же рельсы душа в душу живут, потому и трамваи до сих пор по ним куда следует катятся.
Нынче себя больше любят, вот и рождаемость вниз пошла. А нам, бабам, что, мы и без мужиков рожать можем. Допустим, как я, от ужина. От завтрака невозможно, он второпях происходит, обед на людях. А от ужина нате вам, пожалуйста.
Нажарю сегодня картошки с лучком, пусть лопает, отец все-таки по полу, не по сути, там мать и отец нашей девочки я, баба двенадцатого маршрута. Счастливых билетов в депо уйма, рулонами валяются, ешь не хочу. Да только счастья всего в жизни не перепробуешь. Глотнула разок и будет, дальше благодари людей и Господа. А эти, которые себя любят, их или клопы заедят, или… Лучше пускай пешком ходят, к себе в трамвай не пущу, он хоть и мужского рода, а пустоты не терпит.
