Господи милостивый! Весь день ломал я себе напрасно голову, и теперь благодаря этой случайности… но ведь это не случай, разумеется, Ойген Бишоф ради неё поехал в аптеку Михаила-архангела, он знает её с детства, он ей доверился. А я… Каждый день видел её из окон своей квартиры, когда она из аптеки бежала в университет на лекции с книгами под мышкой, — маленькая рыжеватая блондинка, всегда торопливая, всегда возбуждённая… И недавно ещё, в вестибюле театра… Так вот почему её голос показался мне таким знакомым, и теперь я понял также, отчего тембр этого голоса пробудил во мне воспоминание о каком-то необыкновенном запахе… Уксусный эфир, скипидарное масло, — разумеется! Запах аптеки!
Я был вне себя от волнения, так как понимал огромное значение сделанного мною открытия. Я подумал об инженере, который сидел в этот миг в квартире старого процентщика и ждал, и терял напрасно время, между тем как я… Ещё две минуты, и я буду стоять лицом к лицу перед этой барышней, произнёсшей загадочные слова о Страшном суде, с тёмным смыслом которых была каким-то образом связана тайна самоубийства Ойгена Бишофа. Мгновение, которое должно было принести с собой разгадку трагической проблемы, было, казалось мне, совсем близко, и я ждал его со смутным страхом, с трепетом в душе, причины которого не понимал, и все же в лихорадочном нетерпении.
Её звали Леопольдина Тайхман. Мать её, рано умершая, была знаменитой актрисой, необыкновенной красавицей, имя которой в обществе, где я вырос, произносилось не иначе как с благоговейным восторгом. Дочь унаследовала от матери только рыжеватые волосы и какую-то мятежность духа да ещё, пожалуй, пылкое чёстолюбие, судя по тому, что она по-дилетантски занималась многими искусствами, в том числе — живописью. Мне запомнилась одна её картина, выставленная в Обществе художников, — натюрморт с астрами и далиями на длинных стеблях — вещь, вообще говоря, весьма посредственная. На благотворительных спектаклях она нередко подвизалась в качестве танцовщицы. Как-то раз она попросила Ойгена Бишофа давать ей уроки драматического искусства, но дальше предварительных переговоров дело не пошло. Затем она на некоторое время исчезла из общества, где играла известную роль. Оказавшись перед необходимостью избрать себе практическое поприще деятельности, она принялась изучать фармакологию. Так как я совершенно потерял её из виду, то был очень удивлён, увидав её потом в аптеке Михаила-архангела в роли провизора.
Дождь все ещё лил, когда я прибыл на Миртовую улицу. Я остановился перед витриною аптеки и, рассматривая сквозь помутневшие стекла батареи склянок и коробочек, раздумывал о том, как мне начать разговор. Наконец я решил отрекомендоваться барышне другом Ойгена Бишофа и попросить у неё несколько минут для конфиденциальной беседы.
— Имею честь кланяться, господин барон, — произнёс услужливо провизор, едва лишь я приоткрыл дверь. — Что прикажете, весь к вашим услугам.
Аптека была полна людей. Артельщик из банка, достававший из бумажника рецепт, две горничные, очень бледный, с льняными волосами молодой человек в роговых очках, читавший иллюстрированный журнал, босоногий мальчик, спросивший мятных лепёшек, и старуха с корзиной для покупок, которой нужны были глазные капли, проскурнячный отвар, пражская мазь и «потом ещё что-нибудь для очистки крови». Аптекарь сидел в смежной комнате за письменным столом. Леопольдины Тайхман я не видел.
— Какая ужасная погода! — сказал провизор, наливая мыльного спирту в бутылку. — Должно быть, и вы простудились, господин барон. По-моему, самое лучшее в таких случаях — стакан горячего вина, особенно если добавить в него мускатного цвета и гвоздичного корня да сахару побольше, а на ночь — согревающий компресс… Восемьдесят геллеров с вас, господин фон Сиберни, очень благодарен, имею честь кланяться, господин фон Сиберни, ваш слуга!..
Он кивнул в сторону бледного молодого человека в роговых очках, вышедшего из аптеки, подождал несколько секунд и сказал затем, обратившись ко мне и понизив голос:
— Этот господин, что вышел, — очень интересный случай, гемофилик. Был уже у всех врачей, профессоров, специалистов, — никто не может помочь. Один на тысячу.
— Господин Сиберни? Так, так, так… Что-то и я слышала об этом, — сказала старуха с корзиной.
Я попросил снотворного порошка и получил несколько маленьких белых таблеток в картонной коробочке.
— А барышни вашей сегодня нет? — спросил я.
— Фрейлейн Польди?
— Кажется, её так зовут. Такая рыженькая.
— Сегодня утром она свободна, потому что вчера дежурила ночью. Мы ждём её с минуты на минуту, теперь уже пять часов; в сущности, она должна была прийти уже час тому назад. Не передать ли мне ей что-нибудь?
— Нет, не нужно, я загляну позже, —ответил я.-Ничего особенного, мне хотелось только передать ей поклон от общего знакомого, с которым я встретился в Граце. Я зашёл сюда по дороге. Впрочем, дайте мне на всякий случай её адрес.
Я видел по лицу провизора, что рассказ про общего знакомого в Граце показался ему не слишком правдоподобным. Он окинул меня испытующим взглядом, написал затем адрес на листке блокнота и сказал, передавая мне его:
— Третий этаж, квартира № 21, у господина надворного советника Каразека. Это её дедушка. Фрейлейн Польди — из очень хорошей семьи, слыхал я также, будто она помолвлена.
«Леопольдина Тайхман, Бройхаузгассе, № 11» — стояло на записке, которую мне дал провизор. Я не поехал туда сразу, я боялся с нею разминуться, потому что она, быть может, уже шла обратно в аптеку, с этим надо было считаться.
Некоторое время я ходил по тротуару перед аптекою взад и вперёд. К шести часам новый ливень загнал меня в мою квартиру. Из окон спальни я мог наблюдать за дверью аптеки.
Время проходило, а её все ещё не было видно. Сумерки сгустились, мне становилось трудно различать лица входивших и выходивших людей. Когда с улицы начал поноситься стук задвигаемых ставен, я покинул свой наблюдательный пост, перестав надеяться, что она ещё придёт.
«Надо ехать к ней, туда минут двадцать пути, — думал я. — Я застану её за ужином, это неприятно. В такое время вторгаться к незнакомым людям! И может быть, её совсем нет дома. В театре или у какой-нибудь приятельницы… Все равно, тогда я подожду её, мне нужно ещё сегодня с нею говорить".
Много времени ушло у меня, прежде чем я разыскал фиакр; было почти восемь часов, когда я прибыл наконец на Бройхаузгассе. Дом №11 был хмурым пятиэтажным зданием казарменного вида. Кинематограф, лавка старого платья, парикмахерская и трактир занимали первый этаж. Лестница был плохо освещена, уже на площадке третьего этажа было совсем темно. Спичек я не захватил с собой и тщетно старался разобрать номера на дверях.
Послышались шаги, двое мужчин впотьмах поднимались по лестнице. Я остановился и прислушался. Вот они миновали второй этаж. Загорелся карманный фонарик, узкий луч света упал на одну из дверей, скользнул вдоль стены, направился влево и потом назад, остановился и осветил латунную дощечку.
— Фридрих Каразек, надворный советник в отставке, — произнёс голос доктора Горского.
