— Только на одну ночь?
— Он говорит, завтра уходит.
Марсель заплатил вперед — он знал цепу, — велел принести в номер две бутылки рому и спросил, не могут ли ему предоставить комнату Madame la Comtesse.
— Надо было дать ему его прежнюю комнату. — Но тут я вспомнил, что она уже занята, туда вселился американский профессор.
Я не слишком обеспокоился. И даже был тронут. Мне было приятно, что мать так нравилась своему любовнику и женщине из казино, имя которой я забыл узнать. Может, она бы и мне понравилась, если дала бы мне для этого хоть малейшую возможность. А может, я тешил себя надеждой, что она передала мне вместе с двумя третями гостиницы и свое обаяние — это очень помогает в делах.
Я опоздал почти на полчаса, и машина с дипломатическим номером уже стояла возле казино. У меня были причины опоздать, и, по правде говоря, мне вовсе не хотелось сюда ехать. Я не обманывал себя, что влюблен в мадам Пинеда. Немного похоти и немного любопытства — вот и все, что я к ней испытывал; по дороге в город я вспомнил все, что имел против нее: она была немка; она первая завязала знакомство, она — жена посла. (В ее разговоре мне вечно будет слышаться позвякивание хрустальных подвесок люстры и бокалов.)
Она отворила мне дверцу машины:
— А я уже решила, что вы не придете.
— Простите, пожалуйста. Но за это время столько произошло...
— Раз вы пришли, нам, пожалуй, лучше отъехать подальше. Наши дипломаты съезжаются сюда ближе к полуночи, после своих банкетов.
Она дала задний ход, выбираясь со стоянки.
— Куда мы поедем? — спросил я.
— Не знаю.
— Почему вы вчера со мной заговорили?
— Не знаю.
— Вы решили воспользоваться моим везением?
— Да. Мне было интересно знать, что за сын у такой женщины, как ваша мать. Тут ведь страшная скука...
Впереди лежал порт, пока еще залитый светом прожекторов. Разгружались два грузовых судна. От них тянулась длинная цепочка фигур, согнувшихся под тяжестью мешков. Мадам Пинеда сделала полукруг и поставила машину в густую полосу тени возле белой статуи Колумба.
— Никто из наших ночью здесь не бывает, — сказала она. — А поэтому и нищие сюда не ходят.
— А как насчет полиции?
— Дипломатический номер имеет свои преимущества.
Интересно, кто из нас пользуется чужой слабостью? У меня несколько месяцев не было женщины, а она — она явно зашла в тупик, как бывает в большинстве браков. Но меня парализовало то, что сегодня произошло, я жалел, что приехал, не мог забыть, что она немка, хотя она и была слишком молода, чтобы нести за что-нибудь вину. Нас обоих привело сюда только одно, но мы не дотрагивались друг до друга. Мы сидели, не двигаясь, и смотрели на статую, которая в свою очередь смотрела на Америку.
Я положил ей руку на колено, чтобы покончить с нелепой ситуацией. Кожа была холодная, она не носила чулок. Я спросил:
— Как вас зовут?
— Марта. — Отвечая, она повернула ко мне голову, и я неловко ее поцеловал, не дотянувшись до губ.
— Знаете, это ведь не обязательно, — сказала она. — Мы взрослые люди. — И вдруг я снова почувствовал себя в «Отель де Пари» и снова был ни на что не годен, но тут не было птицы с белыми крыльями, которая могла бы меня спасти.
— Мне просто хочется с вами поговорить, — деликатно солгала она.
— А я думал, что вам и так хватает разговоров в вашем посольстве.
— Вчера... все было бы хорошо, если бы я смогла поехать к вам в гостиницу?
— Слава богу, что вы этого не сделали. Там и так хватало неприятностей.
— Каких неприятностей?
— Лучше не спрашивайте.
И снова, чтобы скрыть свое равнодушие, я грубо ее обнял, вытащил из-за руля и посадил к себе на колени, ободрав ей ногу о радиоприемник так, что она даже вскрикнула.
— Простите.
— Ничего.
Она устроилась поудобнее, прижалась губами к моей шее, но я все равно ничего не почувствовал и спросил себя, как долго она еще будет скрывать свое разочарование, если, конечно, она его испытывает. Потом я надолго вообще о ней забыл. Я вспоминал, как в полдневную жару стучался в бывшую комнату моей матери, но никто мне не ответил. Я все стучал, думая, что Марсель мертвецки пьян и ничего не слышит.
— Расскажите, какие у вас там неприятности, — попросила она.
И вдруг меня прорвало. Я рассказал ей, как забеспокоился коридорный, а потом и Жозеф и как, не получив ответа на мой стук, я взял отмычку, но обнаружил, что дверь заперта на задвижку. Мне пришлось сорвать перегородку между двумя балконами и перелезть с одного на другой, — к счастью, постояльцы в это время отправились на пляж. Марсель повесился на люстре на своем собственном поясе; видно, у него была поистине железная воля, потому что стоило ему слегка качнуться, и он уперся бы носками в деревянные завитушки огромной кровати. Ром был выпит, только вторая бутылка не совсем до дна, а в конверт, адресованный мне, было вложено все, что осталось от трехсот долларов.
— Представляете, какая весь день была возня? И с полицией, и с постояльцами... Американский профессор вел себя прилично, но вот английская пара заявила, что пожалуется туристскому агентству. По-видимому, самоубийство сразу же снижает категорию отеля. Не слишком, как видите, удачное начало.
— Воображаю, как вас это потрясло!
— Я его не знал, и он мне был безразличен, но это меня потрясло, да, ужасно потрясло. Видимо, придется устроить в комнате молебен, позвать священника или houngan'а. Не знаю, кого лучше. И люстру придется разбить. Слуги на этом настаивают.
Разговорившись, я почувствовал облегчение, а вместе со словами проснулась и страсть. Затылок ее был прижат к моим губам, а нога закинута на радиоприемник. Она задрожала, рука ее дернулась, случайно упала на ободок руля и нажала на клаксон. Он выл, как раненый зверь или корабль, затерянный в тумане, пока дрожь у нее не прошла.
Мы сидели молча, неудобно скорчившись, словно две части механизма, которые механик не сумел соединить. Вот тут бы нам проститься и разойтись; чем дольше мы оставались вдвоем, тем большие обязательства возлагало на нас будущее. В молчании рождается доверие, растет удовлетворение. Я вдруг понял, что ненадолго заснул, а когда проснулся, увидел, что она спит. Совместный сон чересчур связывает людей. Я взглянул на часы. До полуночи было еще далеко. Над торговыми судами грохотали подъемные краны, и длинная цепь грузчиков тянулась от парохода до складов, сгорбившись под тяжестью мешков, — издали они напоминали монахов в капюшонах. У меня затекли ноги. Я пошевелился и разбудил Марту.
Она высвободилась и резко спросила:
— Который час?
— Без двадцати двенадцать.
