Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Операция Титы, состоявшаяся через несколько дней, тоже прошла успешно. Я тогда уже мог сидеть в инвалидной коляске и, хотя боли еще не прошли, чувствовал себя гораздо лучше. Поздно вечером врач-марокканец зашел ко мне в палату. Хочу вам кое-что показать, сказал он, повез меня на кухню, где в этот час никого не было, и открыл дверь большой морозильной камеры:
— Пришлось отнести сюда, больше некуда.
Там я увидел окровавленный круп Титы, подвешенный на крюке. На других крюках висели внутренности.
— Что мне с этим делать? — спросил он довольно неприязненно. Ему явно не нравилось мое недовольство бесцеремонностью, с которой распорядились судьбой моих останков, однако он признавал за мной, хотя и неохотно, право собственника на эту замороженную тушу.
Я выбрал кремацию. Кремацию и развеивание пепла над морем. Что и было выполнено глубокой ночью, причем за процедурой следил я сам, не обращая внимания на насмешливые взгляды ассистента, которому было поручено совершить сей акт.
Врач сообщил, что нас переводят из флигеля в основное здание клиники: нам уже не надо было прятаться.
В тот же день мы и переехали. В инвалидных колясках. Первым, что бросилось нам в глаза в палате, была кровать — двуспальная. Широкая кровать, застеленная покрывалом с веселым орнаментом, напоминающим коврики доны Котиньи. Мы с Титой переглянулись и засмеялись: это была наша первая кровать.
С помощью санитаров мы разделись и легли лицом друг к другу. Мы смотрели друг другу в глаза и улыбались. Тита сказала, что хочет спать и перевернулась на другой бок. Я обнял ее сзади, взял ее груди в ладони, поцеловал ей затылок.
(Ноги у нас по-прежнему были лошадиные: всего четыре на двоих, как у одного кентавра; но теперь человеческая кожа — та, что на руках, на груди, на затылке — преобладала над шкурой. Может быть, когда-нибудь мы целиком покроемся кожей, а шкура сойдет?)
Я вздохнул. Все было хорошо, очень хорошо. Вот только мне не давал покоя гул барабанов, но он становился все глуше. А шума крыльев и вовсе не было слышно.
Как только зарубцевались раны, нас передали бригаде физиотерапевтов, которым было поручено научить нас ходить по-человечески.
Далеко не простая задача. Для начала пришлось сшить специальную обувь: сапоги с высоким голенищем на широких подошвах, чтобы придать нам устойчивость. Внутри они были точно подогнаны к копытам.
Тренировки продолжались несколько недель, сначала на параллельных брусьях, потом на костылях, наконец, с тросточкой. Падали мы часто, что приводило меня в отчаяние, а Титу доводило до слез. Однако врач-марокканец все время подбадривал нас, и наконец наступил день, когда мы, взявшись за руки, смогли сделать первые шаги. Ликованию нашему, казалось, не было предела, но еще сильней мы обрадовались, когда под аплодисменты врачей и сестер впервые станцевали вальс.
Видя, что с каждым днем я хожу все увереннее, врач твердил: вы еще станете у себя на родине чемпионом по футболу. Бразилия вызывала у него огромный интерес: говорят, там можно быстро сделать большие деньги — это правда? Отчасти, отвечал я, стараясь перевести разговор на другие темы — что только возбуждало его любопытство (и алчность, судя по всему). Однажды он отвез меня в город, в свой кабинет, в котором вел прием амбулаторных больных, познакомил с несколькими хорошо одетыми господами — среди них были и марокканцы, и европейцы — все в темных очках. Это бизнесмены, сказал он, их интересует Бразилия.
Они хотели вкладывать деньги, хотели заняться экспортом и импортом, им нужна была информация; я рассказал то немногое, что мне было известно. Уж не знаю, как, однако мне удалось произвести на них впечатление. Я получил массу визитных карточек, с меня взяли обещание писать.
В декабре 1959 года мы готовились к отъезду в Бразилию. Неожиданно пришло письмо от управляющего поместьем, он сообщал, что дона Котинья внезапно скончалась. Новость нас глубоко опечалила; до тех пор мы с доной Котиньей регулярно переписывались и держали ее в курсе наших успехов, даже присылали фотографии: мы в саду клиники, мы на арабском базаре, мы с врачом. Бедной доне Котинье не пришлось увидеть, как мы ходим по-человечески, а ведь этого она хотела больше всего на свете. (Еще сильнее мы были растроганы потом, когда узнали, что она оставила нам часть наследства; остальное предназначалось сыну, управляющему, батракам и женщинам.)
Планы пришлось изменить. Жить в поместье без доны Котиньи, зато с ее сыном, который переехал туда после смерти матери, нам вовсе не улыбалось. Почему бы не поехать в Порту-Алегри?
Я написал родителям. Впервые после долгого перерыва. Рассказал об операции, о Тите, о том, что мы хотели бы поселиться в Порту-Алегри. Приезжайте, ответили они, приезжайте скорее, мы встретим вас с распростертыми объятиями.
И вот накануне Рождества 1959 года мы вылетели в Бразилию. В аэропорту если на нас и обращали внимание, то только из-за высокого роста и из-за того, как нарядно мы были одеты. Я — в бархатных брюках и яркой рубахе, Тита в шелковой блузке и джинсах — с этих пор так она и станет всегда одеваться. И сапоги, конечно, с ними мы еще долго, а может, и никогда не расстанемся. Но какая разница, говорила сияющая Тита, глядя в иллюминатор только что оторвавшегося от взлетной полосы самолета.
Я откинулся в кресле, закрыл глаза. Самолет скользил среди облаков, мне было хорошо. Хорошо летать самолетом. Никогда больше нам не придется ездить на грузовиках и телегах. Никогда больше нам не придется прятаться, ни в трюме корабля, ни где бы то ни было. Никогда больше мы не понесемся галопом.
Неожиданно меня охватило странное чувство, словно внезапный испуг. Я открыл глаза и посмотрел в иллюминатор. Нет, крылатый конь вовсе не летел рядом с самолетом.
Облака были, и некоторые из них необычными очертаниями напоминали животных. Но только не крылатого коня.
Порту-Алегри. 25 декабря 1959 — 25 сентября 1960
Нет, жизнь в Порту-Алегри не заладилась.
Нас радостно встретили и мои родители, и Мина, и Дебора с мужем и двумя дочками, и Бернарду, который, помирившись с семьей, женился на еврейской девушке, и у них уже родился сын. Мы все обнимались со слезами на глазах, потом, разжав объятия, отступали на шаг, смотрели друг на друга, и снова обнимались.
Родители состарились. Мать стала совсем седой, отец не казался уже таким могучим, плечи его поникли. Дебора превратилась в солидную матрону, но была все еще хороша собой, ее муж, адвокат из Куритибы, оставался таким же жизнерадостным. Мина показалась мне погрустневшей; я так и не вышла замуж, Гедали, прошептала она, обнимая меня. Ну и что из того, Мина, сказал я, в один прекрасный день твой сказочный принц явится. Бернарду был, как всегда, молчалив, его жена, наоборот, болтала без умолку и время от времени истерически взвизгивала. Малыш, чертенок, хотел во что бы то ни стало задрать мне штанину (представляю, каких разговоров он наслушался), только у него ничего не вышло: наши брюки были глубоко заправлены в сапоги — на случай вроде этого.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
