Впрочем, кроме приличной семьи, были и другие моменты. К примеру, то, что приличная семья «находилась на временно оккупированной врагом территории». И не важно, что и сам город находился на той самой территории, и что он не помнит ни оккупантов, ни оккупацию — по малолетству. Все равно — клеймо есть клеймо. Тем
более, в городе было много приезжих — не с оккупированной территории.
А лет в двенадцать он неожиданно понял, что может управлять людьми. Исподволь, тихо, почти незаметно. Началось все с малого — с того, что его главные обидчики разодрались между собой. Разодрались в прах, один даже в больницу загремел. И это сбылось по его желанию.
Может, и было оно совпадением. Но дальше такие совпадения случались все чаще и чаще.
Пожалуй, кто другой на этом бы и успокоился. Тем более что он входил в тот самый возраст, когда на девочек начинают обращать внимание — пока что просто так. К тому же, идиотскую систему раздельного обучения, наверняка придуманную тайным сексуальным маньяком и введенную (вот заняться-то в тылу было кое– кому нечем!) как раз во время войны, уже успели отменить.
А еще лучше — начать экспериментировать на учителях: пускай-ка поработают, оценки позавышают.
Кто другой, пожалуй, и стал бы устраивать такие эксперименты — влюбил бы в себя всех одноклассниц, заставил бы математичку вместо тройки ставить «пять» неизвестно за какие успехи.
Ничего подобного не произошло. Девочки ему пока что были неинтересны, к тому же, они поддерживали мальчишек в издевательстве над ним — а вот этого прощать нельзя. Что же до учителей, то ему и в голову такого не пришло — незачем, он и так хорошо учился.
А вот исследовать свои способности, понять откуда, что и как берется — это было по-настоящему интересно. И очень хотелось их по-настоящему применить. Так применить, чтоб враги кровью умылись.
Но вот с этим ему пришлось подождать. Всего лишь два года.
Той весной взрослые были мрачнее обычного, беспокойство передалось и детям, и подросткам. Однажды их класс отпустили с уроков, поскольку у учителей было какое-то спешное собрание. Причем, судя по всему, речь
шла не об оценках и не о поведении учеников — обсуждалось нечто гораздо более важное и значительное.
Он, как всегда, один, отправился домой, размышляя совсем не об отмененных уроках. Как раз примерно в то время он стал видеть Сны. Именно — Сны. О войне. Всегда одни и те же, лишь с некоторыми вариантами. И ладно бы, если бы о войне, знакомой по рассказам взрослых и по учебникам истории. В конце концов, это было бы вполне понятно и объяснимо — конечно, он ничего не помнил о том времени, но ведь не помнил — не значит, что не видел.
Но нет, война была какой-то совершенно иной. И солдаты были непохожими на здешних.
К чему все это, он пока что не представлял.
Из размышлений его вывел знакомый и очень неприятный голос, принадлежавший человеку, который изводил и его, и его приемную мать — местному управдому.
— Ну, гайки теперь закрутят по новому, — говорил управдом какому-то человеку в полувоенном пальто. — Как пить дать! А у меня, сами понимаете, контингент, на четверть вон такой, — он протянул узловатый палец в сторону мальчишки, то ли считая, что тот ничего не расслышит, то ли наоборот — рассчитывая, что расслышит, и даже очень. — Отец, видите ли, без вести на фронте пропал. — Он хмыкнул — мол, понятно, какие такие бывают пропавшие без вести, наверняка попал в плен, и, чего доброго, остался за рубежом. — Сами — под немцами были. Доверяй, но проверяй!
Собеседник управдома сдержанно кивал.
Почему-то школьнику, отпущенному с уроков, захотелось подойти — и врезать как следует здоровенному управдому промеж глаз — а если он упадет, то топтать сапогами, пока эта мразь не смешается с почерневшим снегом в кроваво-серую кашу.
Конечно, управдому не сделалось бы ничего, он, пожалуй, даже не пошатнулся бы от удара.
Но хоть словом задеть его было просто нужно. Чувствовалось, как стучит в висках кровь, когда он поравнялся с управдомом, обернулся к его собеседнику — и громко сказал:
— Не надо ему верить, он — подонок!
Слова прозвучали тихо, по-взрослому, безо всякой истерики.
Управдом аж язык от возмущения на какие-то секунды проглотил, а потом разразился матом.
— Погодите, Петр Данилович, — перебил его излияния собеседник, когда управдом сделал шаг к мальчишке. Тяжелая рука легла на плечо управдома. — Говорите, его отец пропал без вести? А вы сами, Петр Данилович, где во время войны служили?
Человек в шинели военного образца молча кивнул мальчишке — проходи, не задерживайся, здесь люди взрослые, сами во всем разберутся.
…А наутро случилось несколько событий.
Школа переменилась разительно — обязательный бюст Вождя, присутствовавший в вестибюле, непременные портреты в классах исчезли, да так, словно и не было их вовсе. Кто-то из учителей не скрывал радости, кто-то старался спрятать злобу, а большинство растерянно смотрели в пространство.
А вечером, когда к матери зашла соседка, мальчик узнал еще об одном событии. Тот самый управдом погиб — еще вчера вечером. Возвращался домой, был пьян. Кто и за что его зарезал — так и осталось совершенно неизвестным. Вроде бы, его еще можно было спасти, если бы вовремя отвезли в больницу. Только этого не случилось — обнаружили его только утром. На серо-красном снегу.
Жертва эта стала первой. Но далеко не единственной и не последней. В тот день он понял, как именно можно убивать.
За что — он знал уже очень давно.
А через несколько недель мальчику открылась и еще одна часть Дара.
Он, отойдя от дома буквально на несколько шагов, оказался в совершенно ином городе.
* * *
Санкт-Петербург, май 2010 года
— Привет, — он заметил девушку, еще подъезжая к остановке. Ради такого случая приходилось договариваться по мобильнику и садиться на автобус или трамвай. Не следовало показывать, что ты можешь позволить себе дорогой автомобиль. Конечно, от номера машины можно отвести глаза, делается это быстро и просто — вот только рисковать лишний раз все равно не нужно. К тому же, машина автоматически сделала бы его «не своим».
— Привет, — проговорила она. Обычная девчонка из неформальной публики, разумеется, не из ново-русской прослойки. Вот и хорошо — меньше вопросов будет.
Они поздоровались — тем самым странным рукопожатием, которое принято в определенных кругах — что у хиппи, что у гОтов, что у прочих обитателей тусовки на Лиговке.
Собственно, и нашел-то он ее именно там — в тот момент, когда она выводила на стене под аркой какие-то затейливые кельтские узоры.
— Принес? — спросила девица, которую звали Эрис, слегка шмыгнув носом.
— Никак простыла? — спросил он. — Май на дворе. Ладно, давай-ка в кафешку, там все дела и решим.
