Кармаданов даже сбился с шага. Наклонился. Сима тоже остановилась, подняла голову. Они посмотрели друг другу в глаза.
Кармаданову оставалось только преклоняться перед мужеством дочери.
— Я — за, — сглотнув от избытка чувств, сказал он.
И тогда словно кто-то распахнул перед ним дверь, по ту сторону которой сверкают в беспредельном пространстве все истины мира — и он увидел: эта родная храбрая пигалица станет поразительной женщиной, а они с Руфью будут гордиться тем, что они — ее родители…
Время эффектно и сполна подтвердило его правоту.
ГЛАВА 7. Крылатая каравелла
— Не разбудила?
— Нет.
— Я звоню, когда ты сказал.
— Да, конечно.
— У тебя больной голос.
— Нет, Катя, нет.
Журанков теперь тщательно следил за своей речью — чтобы не вырвалось снова вчерашнее «Катенька». Ни к чему были такие ошибки.
— Что скажешь?
— К сожалению, пока ничего хорошего. Мало времени. Что мог — я сделал, теперь надо просто подождать.
Она помолчала. А когда заговорила снова, голос был сухим и отчужденным. Почти враждебным. Она хотела показать, что очень недовольна.
— Я понимаю, разумеется. Но не тяни слишком долго и не заставляй меня просить несколько раз. А то я пожалею, что к тебе обратилась.
Журанков чуть улыбнулся.
— Оставь мне свой телефон — я позвоню, как только что-то прояснится.
— Костик, это неудобно, пойми.
— Понимаю.
— Валентин будет недоволен, если ты примешься нам названивать.
— Он что, не знает, что ты мне позвонила?
— Почему?! — Она возмутилась. Мысль, будто она предприняла такой шаг без ведома мужа, тишком, тайком, была оскорбительной. — Прекрасно знает.
Журанков помолчал. Содержательная беседа… На что уходит жизнь, подумал он.
Впрочем, она уже ушла. Жизнь. Так что теперь не жалко.
— Как хочешь, — сказал он. — Но, согласись, тут одно из двух.
— Да, я понимаю. Сложная ситуация. Но просто тебе надо поторопиться.
— Разумеется.
— Попроси аванс… Я не знаю. В конце концов, у тебя же есть какой-то работодатель, не святым же духом ты питался все эти годы. Постарайся его убедить, объяснить положение. Он должен понять… Что я, учить тебя должна?
— Нет, конечно.
— Я позвоню завтра в это же время, так тебя устроит?
— Устроит.
— Почему ты так односложно отвечаешь? Ты не пьян?
— Нет. Как у вас дела? Как сотрясение мозга? Преступников ищут?
Она помолчала.
— Это все тебя не касается, — сказала она. — До завтра.
Он повесил трубку и глубоко вздохнул. Провел ладонями по щекам.
Совершенно другой человек.
«Нет, чушь. Человек — это, простите, целый мир. В нем всего очень много, и все это — он, единый и неделимый. Поэтому он таков, каковы его отношения с собеседником. Если отношения не изменились — и человек не меняется. Если отношения стали иными — и человек становится неузнаваемым. А если отношений нет — то и человека нет. У нас с нею отношений нет — и поэтому я для нее просто не существую.
А почему тогда она для меня существует? Ведь у меня с нею отношений тоже нет…
Потому что у меня есть отношения с воспоминаниями о ней. С воспоминаниями о нас; о том едином организме, сложнейшем, норовистом, ныне мертвом, который называется «мы». Он мне дорог, а ей, вероятно, нет; возможно, ей о нем даже неприятно вспоминать. А возможно, она о нем и вовсе не вспоминает. Полное равнодушие. Сдох и сдох».
Журанков встал сегодня раньше обычного и к тому моменту, как Катя позвонила, успел уже и умыться-побриться, и чаю попить. Ему предстояло ехать в Питер и попробовать хотя бы у двух учеников — у их родителей, вернее, — выклянчить, не дожидаясь урочных сроков, часть денег за реально уже проведенные уроки. Это, конечно, не для Вовки, по Вовкиным делам этого и на понюх не хватит. Просто на прожитье. И в связи с усиленным сидение в Интернете, и с возможным увеличением числа поездок на транспорте деньги сейчас могут полететь мелкими пташками.
А до того, как ехать в город…
Прямо сейчас, поутру, надо сделать очень важное и весьма трудоемкое дело. Делать его страшно не хотелось, и тут требовалось мужество куда большее, нежели вчера, когда он вывешивал в сети объявление про почку. Но Журанков решил. Хотелось бы, конечно, отложить до последнего момента, чтобы уж знать наверняка — пора. Но если вдруг все и впрямь закрутится, на личные дела может не остаться времени.
Когда Катя позвонила, он уже почти собрался. Оставалось лишь набросить куртку, надеть сапоги — хоть последние дни и выдались сухими да погожими, после весны на участках еще стояла вода, в ботиночках не пройдешь, — да взять спички и лопату. И в путь.
Что за лопату несешь на плече, чужеземец?
Последняя связь с той жизнью должна быть разорвана. Ну, собственно, не с ТОЙ жизнью, а просто с ЖИЗНЬЮ — но это уже казуистика, это тонкости. Ложась под нож, Журанков должен был быть уверен, что его бумаги никогда, никогда не попадут ни к кому, кому он сам бы их не отдал. Поэтому надо было выкопать пакет и все, что в нем, — сжечь.
Он, привычно не доверяя рассеянному себе, привычно проверил, в кармане ли ключи — он же не в нормальных расхожих штанах устремился на свои торфяные болота, а в старых лыжных, в которых еще студенческие кроссы бегал. Для первых весенних вылазок на участок они подходили как нельзя лучше. Нет, все в порядке, вот звенят. Еще с вечера переложил.
С лопатой на плече он вышел из квартиры и захлопнул за собою дверь.
А утро снова было погожим. Прозрачное синее небо полно было света и словно чуть искрилось. Днем, может, ветер поднимется, но сейчас — ни дуновения, и прохлада мягко млела в тени между домами; чувствовалось — стоит солнцу подняться повыше, и разогреет, и днем станет по-летнему тепло. Вот-вот деревья задымят зеленым дымом.
Возбужденно суетился и гомонил птичий плебс.
Журанков очень любил это время — когда вылезшая трава уже спрятала проявившиеся из-под снега и плотно севшие наземь слои мусора и нечистот, а беременные почки вот-вот готовы радостно, не ведая колебаний, разродиться прекрасным потомством. С удовольствием дыша и размашисто, с шиком шаркая по асфальту тяжелыми подошвами великоватых ему сапог, Журанков прошел мимо уже полгода почему-то закрытой аптеки, мимо хилого, грязного продуктового магазина, по-свойски именуемого в народе «щелью», и вскорости напрямик вышел на Ахматовскую. Теперь вдоль железки до станции, потом пересечь пути — и впереди по курсу откроются просторы бывших опытных полей Института растениеводства, а до того, по слухам, — царских ягодных угодий: земляничников, малинников; а теперь тут простой народ кормится, как умеет. А скоро, шепот идет, всех сгонят, как надоевших мух, потому что надо строить какой-то международный финансовый центр — и почву, которую разминали, и прокапывали, и пропалывали, и удобряли заботливые руки пяти поколений, мягкую, как пух, жирную, как масло, закатают в сталь и бетон, чтобы ездили очень нужные лимузины с флажками.
