Тот уныло кивнул. По его мнению, Рэндалл сошел с ума и с каждым днем становился все хуже.
Мальчишки выбрались из дворца на задний двор, бывший более просторным, чем парадный, поскольку на нем не топтались сотни участников церемониальных действий. Тут царила патриархальная простота: у черного хода кухни толкались торговцы, ежедневно доставлявшие сюда то, что не производилось самим внутренним хозяйством замка, время от времени двор пересекали прачки, несшие белье для просушки, да шлялись по нужде мордастые кухонные кошки, а если и забредал сюда одинокий досужий стражник, так, уж наверное, не с целью выполнения служебных обязанностей, а только лишь повинуясь природной тяге служивого человека к кухне. В дальнем углу от выбранного Рэндаллом и Райсом, возле кузни, шумно и весело починяли старые сани. На истоптанном снегу совершали моцион пестрые куры. Было пасмурно и пахло лошадьми.
В отличие от церемониального двора, этот при строительстве замка выравнивать не стали, и тут даже росли кое-какие кусты, создававшие некоторую видимость уединения для желающих. Туда-то, направо от выхода, они и направились.
Почва здесь шла под уклон, образуя даже небольшое взлобье над ручейком, отведенным во двор. Он выбивался из-под земли, устье его было зарешечено, как, впрочем, и слив, уходивший под стену, и Рэндалл был более чем уверен, что смотрит сейчас на некое продолжение того известного лишь одному ему потока. Точнее, на одно из его ответвлений. Вряд ли Римана-Призрака устроила бы перспектива вместо желанной воли выплеснуться на собственный задний двор, возможно, по горло переполненный воинами врага. Оставаясь в пределах крепости, он вряд ли решил бы свою проблему. Обычно летом здесь поили лошадей, полоскали белье, сюда же сливали жидкие отходы с кухни, непременно уносимые водой, здесь же закаляли металл. За столетия вода, скапливаясь у выхода, вымыла для себя емкость, настоящий крохотный прудик, придававший задворкам некую пасторальную прелесть. Зимой им пользовались реже, предпочитая более теплую, а иной раз и подогретую замковую воду. Тем не менее во льду здесь всегда зияла «рабочая» полынья.
Мальчишки скатились с пригорка к самой воде, набрав полные шевелюры снега. Рэндалл давно отказался от головного убора и перчаток, а Раису этикет не позволял находиться в шапке при простоволосом государе. Если бы он не опасался, что за всю затею им полагается наказание, то, возможно, ему бы тоже было весело.
Он накинул плащ на колючие, по-зимнему безлиственные кусты, и старательно расправлял его складки, делая вид, что полностью поглощен своим делом, пока Рэндалл, сидя на снегу, с усилием стягивал сапоги. Снегом он уже обтирался и ледяной водой окатывал себя каждый день, делая вид, будто получает от этих процедур какое-то удовольствие, однако Раиса при виде Рэндалла, стоящего босиком на снегу, скручивали спазмы в животе. Сегодня государю приспичило окунуться в прорубь, а сквайр не смел отказаться во всем этом участвовать. Поэтому распоряжение глядеть в другую сторону, чтобы никто не сунулся, он воспринял едва ли не как благо.
Вообще-то местечко это в кустах было своего рода заповедным и использовалось челядью по теплой погоде для вполне определенных целей. Распорядители дворцового хозяйства в борьбе с этим прискорбным обычаем потерпели полное и сокрушительное поражение и только послушно и в срок меняли забрюхатевших кухарок. Так что развешенный на ветвях плащ, даже если его кто и увидит, послужит сигналом, что хозяин его желает уединения и будет недоволен, коли ему не внемлют.
А чувство и в самом деле оказалось божественным. Тело горело так, будто на самом деле Рэндалл коснулся не холодного, а горячего. С магией горячей воды он был знаком давно: она расслабляла тело, превращая его в безвольную губку, разнеживала, убаюкивала, а если бы он решился противостоять навеваемой ею дремоте, немедленно наградила бы его сильнейшей головной болью.
Холодная нравилась ему больше. После соприкосновения с нею он ощущал себя тугим упругим сгустком мышц, готовым, как мяч из пузыря, отскакивать от стен. Кожу кололо и жгло, пульс становился просто безумным, и хотелось двигаться, драться, валяться в снегу. Хотелось прервать это вялое растительное королевское существование и быть таким, каким ему хотелось быть. Со временем — а был уже март — Рэндалл собирался продлять свое пребывание в Очень Холодной Воде и даже научиться в ней нырять. В общем, в этом не было ничего такого, чего он не мог бы выдержать. Он обладал здоровым сердцем.
Растеревшись до цвета вареного рака, он оделся, свистнул Раиса, они сняли с куста плащ, делавший их невидимыми в том числе и из окон замка, и утекли тем же манером, оставив за собой только неразбериху следов на снегу.
К ошеломлению Рэндалла, привыкшего, что зима длится едва ли не годами, весна обрушилась внезапно. А он между тем настолько привык к мысли, что исход его есть вещь решенная, но неизмеримо отдаленная, что оказался совершенно не готов исполнить задуманное. Как все, с детства ограниченные в самостоятельности, он испытывал страх перед решительным действием. Однако самому себе нипочем бы в этом не признался.
Лето настало и буйно расцвело, а он все еще медлил, каждый день говоря себе: «Завтра!» Ах, каким хорошим станет он, стоит ему выйти на волю! Да он будет сплошным очарованием. Он научится располагать к себе сердца и завоевывать любовь. Его будут до смерти любить люди, лошади и собаки. Он будет словом брать города, и когда вернется, его внесут во дворец на руках. Он будет любимым королем. Хотя бы для разнообразия. У него получится. А вредный мальчишка просто умрет, когда у него не станет повода проявлять свою вредность.
Последние месяцы он все чаще болтал с людьми о том о сем, исподволь выясняя, на что похожа жизнь за пределами опоясывающей дворец каменной стены. И это оказалось до смешного просто. Стоило запомнить их имя и пару незначительных фактов из биографии, и они уже были готовы умереть за него. Больше других его привлекали солдаты, хотя бы даже и синие. Ему оказался близок свойственный им едкий говор, который они ничуть не приспосабливали к нежным ушам государя, и нравилось, что они никогда не были настолько заняты, чтобы отказаться с ним поболтать. К тому же они оказались достаточно просты в управлении. Женщин — кухарок и горничных — Рэндалл, сказать по правде, побаивался. В них чувствовалась иная порода, им на самом деле нравилось совсем не то, что солдатам, и поголовно все они были себе на уме. Во всяком случае, он не был уверен в том, что на них действует его обаяние.
Однако и этот пробел ему удавалось понемногу ликвидировать. Как ни странно — не без помощи Раиса. Сперва он его посылал на кухню за лакомым кусочком. Потом повадился с ним. Было, собственно, у Рэндалла далеко идущее намерение: приучить народ к тому, что государь имеет молодой, растущий организм и в связи с оным — привычку пробираться на кухню ночью, чтобы пожрать. Приучились они настолько быстро, что он только диву давался, и в самое глухое ночное время, в самый безлюдный кухонный час, на столе, накрытый полотенцем, всегда обнаруживался кусочек пирога, достаточный для двоих. Райе оставался в приятном заблуждении, что только в еде и дело.
— Ты тоже переоделся в синее, Дерек? — спросил Рэндалл, усаживаясь рядом с капитаном своей стражи на траву, густо покрывавшую хозяйственный двор. Дерек Брисс служил Рутгеру, сколько он помнил, и неизвестно, сколько до того, и любил посидеть в одиночестве. Рэндаллу известно было, что он неболтлив, сдержан и надежен настолько, чтобы ему доверял сам Ужасный Король.
