К тому же здесь не последнюю роль сыграло тщеславие: ведь корабль не был бы настоящим эленчем, если бы стал действовать сообща с какой-то комиссией. В таком случае его вполне можно было назвать судном Культуры!
Дрон-разведчик, отправленный с “Мира”, постоянно поддерживал контакт с кораблем. В то мгновение, когда разведчик исчез, уходя за очертания артефакта, он…
На этом записи, к которым получил доступ дрон Сисл Ифелеус 1/2, кончались, но он знал, причем знал не понаслышке, что “Мир” был атакован. Нападение произошло невероятно быстро и жестоко: дрон-разведчик был захвачен почти моментально, а подсистемы корабля окружены за миллисекунды. По приблизительным подсчетам, это случилось менее чем через секунду после того, как была нарушена целостность пространства за артефактом.
Сисл Ифелеус, версия 1/2, предпринял отчаянную попытку дать знать о происшедшем во внешнюю галактику, в то время как узурпированные захватчиком системы корабля делали все, что могли, чтобы помешать этому. Однако уловка, позволяющая использовать одновременно себя, близнеца и заранее запрограммированный Переместитель, сработала, хотя и не без ущерба для механизма, который был прежде СИ 2/22, а ныне стал СИ 1/2 с искореженными остатками сознания СИ 2/2, загруженными в него.
Фигурально выражаясь, дрон прижался ухом к стене. Эта стена отделяла его от ядра, в котором находился его близнец. Он пытался выяснить, что там происходит. Ничего хорошего он не услышал. Оттуда доносились какие-то странные шумы и зловещий стук, как будто там играли в гигантские кегли, ссорились, и дело вот-вот должно было закончиться дракой. Причем произойти это могло в любой момент.
Его первоначальная личность, вероятно, погибла. Вместо собственного тела он владел теперь корпусом своего двойника, чье подвергшееся насилию и ставшее дефективным сознание теперь беспомощно бушевало внутри сердечника-ядра, помеченного 2/2.
Дрона, продолжавшего двигаться в межзвездном пространстве с ничтожной скоростью 280 км в секунду, чуть не закоротило при одной мысли о предательской, искаженной, перевернутой версии своего близнеца, запертой в его собственном сознании. Его первой реакцией было вычеркнуть эту версию как можно скорее, немедленно и навсегда избавиться от нее. Но как? Лучше всего было бы выбросить ядро-сердечник в вакуум и расстрелять его из лазера, единственного оружия, которое, похоже, еще работало. Или же просто обрубить силовые каналы энергии, обрекая свое второе “я”, каким бы оно ни было, на верную гибель.
Нет, нельзя: как и два его высших мозговых компонента, разрушенная версия мозгового состояния близнеца могла содержать ключи к типу сознания артефакта. ИИ-сердечник и фотонные ядра обязательно должны быть сохранены, как в древности сохраняли “черный ящик” любого устройства. Возможно, впоследствии удастся благодаря этому разработать вакцину против заразы, распространяемой артефактом. К тому же оставался шанс, что в ядре могла сохраниться какая-то часть истинной личности его близнеца.
Также оставалась надежда на то, что хотя Ум корабля частично потерял контроль над своими системами, но он еще не инфицирован чужаками. Возможно, все произошло так, как бывает при защите крепости – сдав нижний ярус, гарнизон укрывается в неприступных башнях второго. Точно так же и Ум мог оборвать связь с подсистемами и сдать командование оккупанту, при всем при том сохранив персональность настолько неуязвимой к проникновению, насколько электронная оболочка внутри ума дрона сохраняла то, что осталось от его двойника.
Умы эленчей выходили в целости и сохранности и не из таких передряг. Умы-корабли не могли отключаться самостоятельно – их ядра имели собственные внутренние источники энергии. Надежда умирает последней, твердил дрон давно забытую поговорку, с надеждой расставаться нельзя ни при каких условиях. Переместитель имел радиус действия – в соответствии с объемами Сисла Ифелеуса 1/2 – в почти световую секунду. Достаточно ли это далеко, чтобы уйти за пределы обнаружения? Определенно, сенсоры “Мира” вряд ли могли заметить малютку-дрона на таком расстоянии. Оставалось надеяться, что этого не сможет сделать и сам артефакт.
Эксцессия – вот как называла Культура подобные вещи. Это стало уничижительным понятием, так что эленчи обычно пользовались им только в самых неформальных ситуациях, в разговорах между собой. Это было, если можно так выразиться, бранное слово. Эксцессия задевала самые чувствительные части электронного и человеческого подсознания, а также подсознания корабля, каковой представлял из себя гибрид того и другого. Эксцессивно агрессивное, излишне мощное, излишне захватническое нечто – и совершенно чуждое существующему миру вот что такое Эксцессия. С такими вещами можно было встретиться на каждом шагу. И риск напороться на нечто подобное всегда принимался в соображение разведчиками эленчей.
Итак, теперь, когда он знал, что с ним случилось, следовало срочно принять какое-то решение.
Он должен был подать голос: в этом состоял весь смысл его существования после того, как корабль подвергся нападению.
Но каким образом? Его тонкая, уже ветхая основа была разрушена, его командный блок постигла та же участь, его гиперпространственные лазеры были не в лучшем состоянии. У него не оставалось ровным счетом никакой аппаратуры, способной работать на сверхсветовых скоростях, никакого способа даже подать сигнал из этой черной трясины, в которой он тонул. Он был в ловушке, он приклеился к пространственно-временной ткани, словно насекомое, упавшее в сонную запруду и пойманное в плен силой поверхностного натяжения.
Он никак не мог решить, что же ему теперь делать. Механизмы самовосстановления тем временем ждали. Но не его собственные системы ремонта, а системы близнеца-перебежчика, этого вывернутого наизнанку разума, который кто-то заботливо оставил ему, как заминированную сумку в метро. Для чего? Не верилось, что захватчик оставил бы его нетронутым. Этот разум был больше, чем бесполезен: это было искушение, соблазн – раскрыть и посмотреть в себя, рискуя навсегда заразиться чем-то чуждым. Вероятность того, что они не успели захватить его и как следует с ним поработать, все-таки была ничтожно мала.
Да – искушение, да – соблазн! Но он не станет рисковать. Рисковать глупо.
Он мог бы создать собственные блоки самовосстановления. Это было возможно, но займет время: месяц. Для человека месяц – это не так долго, для дрона – даже дрейфующего на позорно малой световой скорости в глубинах пространства и времени, – это равно нескольким пожизненным заключениям. Месяц – это немного, когда ждешь, дроны умеют ждать и обладают достаточным количеством технологий, чтобы приятно скрасить время ожидания или даже проигнорировать его, но это отвратительно долгий срок, если он отделяет дрона от возможности сконцентрироваться на чем-то, работать над определенной задачей.
И даже по истечении этого месяца останется масса работы. Понадобится произвести множество мелких настроек, регулировок, механизм самовосстановления потребует придания характеристик: направление, поправки. Какие-то части будут, вне сомнений, демонтированы, другие – воспроизводиться и дублироваться там, где предполагалась чистка. Это все равно, что выпустить на свободу миллионы клеток в уже разрушенном теле и пытаться проследить за работой каждой в отдельности, каждую минуту опасаясь, что строительство тканей перейдет в раковую опухоль. Можно легко погубить себя одной-единственной ошибкой, можно случайно нарушить целостность ядра, заключавшего двойника-предателя, зараженного близнеца, можно даже повредить блок с оригинальными механизмами самовосстановления. А если все пройдет хорошо, весь процесс может растянуться на годы.
