— Поверьте, я благодарен вам за желание помочь, — произнес я, трогая его за плечо. — Но вы проделали никому не нужную и кропотливую работу. Мне она не принесет никакой пользы, вам тоже ничего не даст, даже денег. Приберегите свои силы для более сложных дел. Мое — слишком простое.
Он взглянул на меня. Его свиные глазки снова исчезли за очками. Я подмигнул ему.
— Все будет хорошо.
Адвокат поблагодарил меня, сам не зная за что. Он понял, что не нужен мне, и уходил в плохом настроении. Я искренне жалел его.
Следующие несколько дней оказались для меня очень тяжелыми. Я напрасно искал себе занятие, способное отвлечь от тягостных размышлений. Мне даже пришла идея полистать Библию, лежавшую на ночном столике. На всякий случай в каждой камере имелось по экземпляру Священного Писания в черном переплете. Книга нагнала на меня тоску, чего со мной никогда не случалось за время моей работы в издательстве. Ни одна из ее притч не имела ко мне никакого отношения. Религия — не то, что можно понять. Это либо знание, либо вера, либо притворство. Ни то, ни другое, ни третье было мне не под силу. Меня хватало лишь на то, чтобы соответствовать ожиданиям. Очередное состояло в том, что я должен выстоять. Шахматный журнал подошел бы мне сейчас больше. Или решение и составление шахматной задачи.
Мое уединение нарушили разносчики пищи.
Из того, что они мне давали, я съедал ровно столько, сколько нужно, чтобы не выглядеть жертвой добровольной голодовки. Никто больше не решался предлагать мне прессу, поскольку одним из моих развлечений стало разрывание газетной бумаги на мелкие кусочки, напоминающие конфетти. Несмотря на тяжелое душевное состояние, я оставался приветлив со своими тюремщиками. В благодарность за это они перестали пересказывать мне новости из большого мира. Иногда я даже интересовался, как их дела.
«Спасибо, все нормально», — отвечали они, не досаждая мне дальнейшими разговорами. Вероятно, им становилось хорошо уже от одного моего вида.
Как-то раз, мучимый бездельем, я откопал скомканное письмо Хелены, твердо решив дочитать его до конца, пропустив начало. Мне это не удалось. Я снова увидел предложение: «Если же ты решил играть до конца, прошу тебя вычеркнуть меня из своей памяти». И возненавидел его. Оно показалось мне очень жестоким, напористым. Ниже шли строчки, которые было почти невозможно прочитать: в деловых сообщениях часто встречаются дополнения мелким шрифтом.
«В самом крайнем случае, если тебе действительно понадобится моя помощь, ты можешь оставить мне сообщение. Пароль: „Вильфрид“. („В“ как „W“.) В ближайшие дни я снова появлюсь в знакомом тебе кабинете, чтобы забрать свои вещи. Ты помнишь, что я ответила на твой вопрос, увидимся ли мы снова? Я сказала „да“. Твоя Хельга».
Подождав, пока мои официанты подадут следующее блюдо, я осведомился у них о человеке по имени Вильфрид, который как будто работает здесь в охране. Фамилии я не помню. Я хочу передать ему привет от нашего общего друга. С глазу на глаз, если такое возможно. Узнал, что единственный сотрудник с таким именем — Вильфрид Хёрль из третьего корпуса. Коллеги называют его Граф Дракула. Граф — потому что когда-то он служил дворецким в одном богатом доме. Дракула — за то, что он работает только в ночную смену и имеет такую бледную кожу, что кажется, в жилах у него совсем нет крови. Они обещали прислать его ко мне. В благодарность за услугу я съел весь картофельный суп и положил на тарелку записку для повара с одним-единственным словом: «Восхитительно».
Граф явился в ту же ночь, гремя все той же связкой ключей. Этот звук разбудил во мне тяжелые воспоминания о Рождестве и письме с черной каймой. Сейчас Алекс лежит в земле, а я не был даже на ее похоронах. Я подвел ее, как всегда.
Для начала я протянул Графу несколько купюр. Денег у меня здесь оставалось больше, чем я мог растратить.
— Где письмо? — спросил он.
Стоило ему раскрыть рот, как я сообразил, что у него в жилах вместо крови текла водка.
— У меня нет письма, я…
— Завтра в два часа ночи, — недовольно проворчал он.
— Простите, я хотел бы встретиться с ней лично.
— Так, значит, завтра в два ночи? — Он заметно нервничал.
— Да, думаю, это время меня вполне устроит, — улыбнулся я.
Он оставался серьезен, явно не желая любезничать с преступником.
На прощание я вручил ему еще одну купюру. Деньги не имели для меня никакого значения. Он прогремел ключами — и это была его единственная реакция на мои действия.
Меня переполняли эмоции, не имеющие выхода. Я словно воспламенялся изнутри, не имея возможности открыть предохранительный клапан. Когда я представил Делию, целующуюся с романистом Жаном Лега, меня прошиб холодный пот. «Это все картофельный суп», — убеждал я себя, стараясь отвлечься от этих мыслей.
— Вы зациклились, — объяснил тюремный врач, к которому меня потащили, обнаружив лежащим на полу камеры с бледным, как полотно, лицом. — Вам необходимо возобновить пробежки, снова заняться спортом.
Я вспомнил столярную мастерскую, и мне стало плохо.
По крайней мере, они оставили меня в покое. С наступлением темноты мне полегчало. Я подумал о бескровном Графе со связкой ключей, и это разорвало круг неприятных воспоминаний.
В полночь я принял душ, побрился и переоделся в чистое. Адреналин так и играл у меня в жилах. Я подумал, что совесть моя чиста, и за оставшиеся тринадцать недель со мной не должно произойти ничего страшного. Потом я взглянул в зеркало и увидел, как мое лицо искажается в плаче: кривятся губы, сужаются глаза, появляются морщины. Я пригладил челку и принялся считать седые волоски. Насчитав шестьдесят, перестал.
Граф оказался пунктуальным. Он даже прихватил для меня наручники. Мы пробирались по тускло освещенному коридору, пропахшему картофельным супом. Перед камерами стояли железные корыта, словно для животных. Наконец стоны и храп остались позади. Мы достигли следовательского корпуса, от стен которого исходил уже обычный запах штукатурки, и нащупали в темноте нужную дверь.
Сломав мои наручники о дверную коробку, Граф втолкнул меня в кабинет Хелены и запер дверь снаружи. Я слышал, как он удалялся, гремя связкой ключей. В комнате было жарко и совершенно темно. Я вспотел, меня охватил ужас. Глупая шутка? Жестокий розыгрыш, интрига? Я снова подумал о столярной мастерской. Крик о помощи застрял у меня в горле, готовый вырваться наружу. Мне оставалось только открыть рот.
— Я здесь, Ян, — раздался шепот Хелены.
Он доносился со стороны того самого дивана, где когда-то сидела, по особенному скрестив ноги, королева парижской моды. Я направился туда, ощупью пробираясь сквозь темноту. Почувствовал ее запах, когда она обняла меня, и снова оказался в царстве безветренной осени.
— Хорошо, что ты здесь, — сказала она.
Нет, я не слышал этих слов. Я прочитал их у нее в мыслях, потому что сам в тот момент повторял то же самое. Я залез под покрывало и прижался к ней, обхватив руками и ногами. Таким возмутительным образом я утверждал свое право на защищенность. По лбу стекали струи пота. Тишину нарушало лишь тиканье стенных часов.
