Тоска! А страшные истории – вещь, от них сладко щекочет в груди и замирает где-то в животе. Особенно интересно думать про клад, добавлять от себя подробности и представлять, что будешь делать, когда его найдешь! Велосипед гоночный обязательно, и в кино два раза в день, и мороженого сколько захочешь! И собаку, немецкую овчарку по прозвищу Мухтар!
Потом, когда Витя подрос и пошел в школу, он понял, что клад не сможет решить всех его проблем и уж точно не сделает счастливым. Одноклассники быстро разъяснили, сказали, мол, родители тебя бросили. Увезли подальше и бросили, ты им не нужен стал. Вон нас таких сколько! Лизку Селиванову вообще родная мать в вонючий нужник спустила, в выгребную яму! Что-что, соседи нашли, пищала она, помирать не хотела. Мать под суд и в тюрьму, а Лизку спасли, потом сюда отправили. А зачем, для чего? Может, ей в выгребной яме лучше было. Все равно уродина и дура, потому что мамаша ее алкоголичка. Из-за этого Лизка и уроков не помнит, понял? Вот и ты такой же, хоть и посообразительней чуток.
Как бы ни был богат клад – на эти деньги не купишь родителей. Да и вообще, клады нужно сдавать государству. Отстегнут тебе пятнадцать процентов да еще обманут, потому что ты маленький. Деньги на книжку положат, пока не вырастешь, а сам так и останешься здесь торчать, и не будет ни кино каждый день, ни мороженого, а уж про овчарку с велосипедом и думать забудь. Зачем тогда нужно это древнее сокровище? Лучше уж пусть там будет... Пусть там будет...
Но что именно там должно быть, Витя придумать не мог. Постепенно идея отыскать клад начала преследовать его неотступно, и чем больше разочаровывался он в благах земных, тем навязчивей становилась мысль проникнуть внутрь Кошачьей скалы. Невероятно, но мальчишка никого не посвятил в свои планы, не проболтался приятелям, не выдал себя воспитателям. Вите повезло найти в маленькой, неупорядоченной библиотеке книжку о спелеологах, но он понимал, что этого мало. Учитель физкультуры был поражен – Дорожный, такой неспортивный мальчик, начал вдруг проявлять невиданное рвение на уроках, не отсиживался больше на скамеечке, а бегал, прыгал и отжимался, словно бес в него вселился! Через год он уже бегал, прыгал и подтягивался лучше других и просил физкультурника давать ему отдельные комплексы упражнений на растяжку. Узки расщелины в Кошачьей, неподготовленный человек не сможет туда пробраться... И к тому же ему пора спешить, ведь он растет как на дрожжах! Заодно Витя снискал уважение товарищей, раньше-то его считали хлюпиком, поколачивали временами, а теперь попробуй тронь-ка! По плечам похлопывают, стали звать не обидно «Нюня-Витюня», а по-свойски – Витек.
И вот однажды, перед началом весенних каникул, Витя счел, что достаточно подготовился к экспедиции внутрь скалы Кошачьей. Он выбрал день, третий день каникул, и очень удивился бы, если б узнал, что это настоящий день его рождения. Тогда ему исполнилось десять лет, но Витек о том не догадывался, свои именины он уже отпраздновал три месяца назад. Момент был выбран удачно. Учительница математики выходила замуж, планировалось пышное торжество в ресторане «Луч». Почти весь персонал детского дома оказался приглашен, и с утра все находились в приподнятом настроении, готовили наряды и перешептывались насчет подарков. Улизнуть не составит труда, а завтра воспитатели будут страдать от последствий веселого вечера и, может, не станут слишком тщательно пересчитывать учеников. Они же будут молчать, потому что никто не захочет связываться с Витьком Дорожным.
Витя не мог знать, что исход его рискованного предприятия уже предрешен. Даже если бы заезжий военный не сделал внезапно предложения математичке, если б она решила не приглашать занудных коллег на свадебный пир, если бы однокашники меньше уважали мальчишку – это ничего бы не изменило. Ведь что случилось, например, с пронырой и ябедой Димкой Чижовым! Он знал или догадывался о планах Дорожного, как обо всем, творящемся в «Лучике», и отнюдь был не прочь сдать его детдомовским властям. Не со зла, а так, повинуясь своей природной вредности. Так что же? Накануне Димка загремел в лазарет, горло у него саднило. Признали фолликулярную ангину и отвезли беднягу в больницу, так что ничего Чижов сказать не успел, да и голос у него пропал...
Витек давно присмотрел эту расщелину. Она прорезала Черную скалу примерно на высоте человеческого роста, длиной была метра в три, шириной... Маленькая ширина, только протиснуться можно, да и то придется уши прижимать. Любопытных, особенно подвыпивших отдыхающих, то и дело туда заносило, но они сразу застревали и орали благим матом, пока поспешала помощь.
И там было темно. Очень темно. Расщелина то сужалась – и тогда приходилось ползти, продираться, задыхаясь от каменной пыли, царапая лицо и руки. Порой она расширялась, и уже можно было подняться во весь рост. Расщелина поворачивала то вправо, то влево, и вскоре в ней не осталось ни капли дневного света. Тьма обступила мальчика, душная, густая. Странно было думать, что он находится там, куда никогда не падал солнечный свет, и мощный луч его фонарика (по правде говоря, попросту украденного из местного магазина электротоваров) стал первым лучом, разрезавшим вечный мрак. Витьку представлялось, что в пещере непременно должно быть сыро и там ползают разные жуткие уховертки, но воздух оказался очень сухим, от него щекотало в горле. По сторонам же мальчик старался не смотреть, и правильно делал, иначе рассудок его не выдержал бы увиденного. Трещины и выступы в камне сплетались в образы, не имеющие формы, но непостижимо наполненные смыслом. И смысл их был – ужас, словно Черная скала сама содрогалась перед хранимой ею тайной.
Он шел очень долго, казалось, несколько дней. У него имелись часы, очень старые, с помутневшим стеклом – их Витя нашел на пляже два года тому назад. Но доверия к ним не было, часы отставали стабильно на двадцать пять минут, а теперь и вовсе остановились. Вернее, механизм работал, слышалось тиканье, но стрелки не двигались с места, сойдясь на пяти минутах первого. Витек потерял счет времени, ему казалось, что он уже должен пройти всю скалу насквозь, но расщелина пошла на спуск, и сразу же стало очень узко и низко. Стены словно сдвинулись, нажали на ребра – не вздохнуть. Витя попытался двинуться обратно, но повернуться, даже хотя бы попытаться, было попросту негде. Пространство сужалось, сходило на нет. И вместе с ним, казалось, исчезал ход секунд и минут. Мальчик почему-то вдруг подумал тогда, что времени здесь тоже некуда двигаться... Он решился ползти назад, только это оказалось еще труднее, чем продвигаться вперед, и без того дающимся с огромным трудом движениям мешала задравшаяся на спину, сбившаяся в скатку шерстяная куртка-«олимпийка». Витек ясно знал, что лезть вперед нельзя, но именно из-за определенности этой мысли понял, что непременно сейчас полезет.
Он стиснул зубы, вжал голову в плечи. Мальчику казалось, что его кости плавятся от жара и натуги, но их новая гибкость помогала телу пробираться сквозь стремительно сужающееся пространство. Витя полз в кромешной ядовито-сухой тьме и все-таки чувствовал себя легко и спокойно, словно после долгого отсутствия возвращался домой, и все прошлое, все испытания и трудности пути вскоре должны остаться позади.
Спуск делался все круче, если бы не узость коридора, его можно было бы назвать падением. Предчувствие бездны овладело мальчиком. Его сознание находилось сейчас в промежуточном состоянии между сном и реальностью, которое бывает на грани пробуждения. В эти секунды мозг человека уже воспринимает обстоятельства действительности, в то время как тело еще замирает в сладких объятиях сна, инстинктивно цепляясь за него. Так и сейчас, разум Виктора гнал его вперед, к поставленной, пусть и неизвестной, цели, а тело машинально тормозило и замедляло движение, пыталось уцепиться ободранными до крови пальцами за острые выступы, стремилось нащупать точку опоры, не смиряясь с безысходностью, которую осознал мозг. Сдавшись на милость глупого инстинкта, Витек остановился бы совсем и, не имея возможности преодолеть обратный путь, оказался бы запертым в каменной ловушке, а через некоторое время, измученный обезвоживанием, недостатком воздуха и синдромом сдавления, с радостью бы встретил избавительницу-смерть... Шлюзанулся бы, как говорил заводила всех детдомовских хулиганов Митька Кощеев, по прозвищу, естественно, Кощей. Но этого не произошло – ход расширился, стал еще круче, и Витя полетел в вечную тьму, успев исторгнуть давно назревавший в его груди вопль.
