— Дело в том, что я не хочу детей просто так, абстрактно. Но я хочу этого конкретного ребенка от конкретной женщины, от тебя. Я этого не понимал, пока ты не сказала мне, что беременна. Согласен. Но это еще не значит, что мое желание — каприз. Мне очень хочется ребенка от тебя.
К столу подошел Энцо с блокнотом и ручкой в руках:
— Ну как, записываю? Или вы еще не решили?
— Я возьму lumaconi.
Зная о пристрастии Даниэля к этому блюду, мэтр улыбнулся:
— У нас в меню еще десять видов пасты. И пицца, приготовленная в дровяной печи.
— Я знаю. Но мне хочется lumaconi.
— Возьми хотя бы другой соус. Не с трюфелями, а с овечьим сыром.
— Договорились, но если мне не понравится, принесешь с трюфелями.
— А сеньорита выбрала себе что-нибудь?
— Я возьму то же, что и он.
— То же самое? Послушай, закажи себе что-нибудь другое, а после поменяемся.
— Ты еще и это будешь за меня решать?
— Нет, Алисия, вовсе нет. Энцо, разговор окончен, две порции lumaconi с овечьим сыром.
Предчувствуя близкую бурю, Энцо поспешно удалился, и некоторое время Даниэль с Алисией сидели молча. Никому не хотелось портить прощальный ужин, хотя было ясно, что нервы у обоих напряжены до предела. Наконец Даниэль разбил лед:
— Слушай, если ты не хочешь ребенка…
— Я тебе не говорила, что не хочу. Я просто вижу, как беззаботно ты к этому относишься, и мне становится страшно. Похоже, ты не понимаешь всей ответственности, которая ложится на тебя с появлением ребенка.
— Экономических проблем у нас не возникнет, для тебя это не деньги.
В самом деле, заманчивое предложение, сделанное Алисии международной компьютерной компанией, было главной причиной, по которой она «отправилась в ссылку» во Францию. Второй причиной был признанный обоими неоспоримый факт, что надо немного «проветрить» отношения и вновь испытать изумительное чувство тоски друг по другу.
— Но разве ты не понимаешь, что мне придется остаться в Гренобле еще на полтора года? Я заключила договор и не могу вернуться раньше срока. Ребенок родится во Франции.
— Алисия, дело не в этом. В данном случае важно одно: наше желание, наши планы на будущее. Если мы хотим иметь ребенка, то неужели откажемся от него из-за того, что твоя компания не пожелает предоставить тебе трехмесячный отпуск по уходу за ребенком?
— Наши планы на будущее? Единственное, что тебя интересует, — это твоя книга о Бетховене, а теперь еще и это кошмарное убийство! Ты бросил меня беременную в аэропорту, потому что боялся пропустить концерт!
Услыхав, что беседа пошла на повышенных тонах, семейство, ужинавшее через пару столиков, с любопытством повернулось к ним.
— Нам лучше успокоиться. Не то мы наговорим друг другу лишнего, — сказал Даниэль.
— Мне хочется чувствовать себя любимой, хочется, чтобы ты больше обо мне заботился.
— Знаю. Но сейчас я отдаю все силы книге. Если я этого не сделаю, то никогда ее не закончу.
— Это так важно для тебя?
— Я должен это сделать в память об отце. Старик научил меня двум вещам. Во-первых, когда что-то не ладится, сначала надо проверить самое простое. Не открывается дверь, не работает телевизор, не заводится автомобиль или даже не складываются отношения между двумя людьми — всегда надо начинать с самого простого. В девяноста случаях из ста оказывается, что выдернут провод, или не нажата кнопка, или человек, который тебя обидел, на самом деле не хотел сказать то, что сказал.
— А во-вторых?
— Любви к Бетховену. Когда я был маленьким, он постоянно ставил пластинки с его музыкой, и это чудо, что я в конце концов его не возненавидел. Когда у отца было плохое настроение, он уходил в дальнюю комнату и слушал Бетховена — часами, в темноте. Однажды я ужасно испугался, потому что случайно увидел, что он плачет. Я решил, что он поссорился с мамой или его выгнали с работы, но он улыбнулся и сказал, погладив меня по голове: «Со мной ничего не случилось, Даниэль. Беда не в том, что ты плачешь, а в том, что не можешь заплакать. Когда тебе грустно, а ты не можешь пролить ни слезинки, слушай адажио из Девятой симфонии».
— Какой тонкий человек. Мой отец — теперь ты с ним знаком — куда приземленнее.
— Хотя мой отец ее уже не прочтет, он был бы в восторге оттого, что я закончил книгу о Бетховене, которую начал писать еще при его жизни.
— У тебя уже есть издатель?
— К книге проявил интерес «Рэндом Хаус».
— Значит, книга очень хорошая. О чем она?
— Ну, например, о том, как работал Бетховен. У него была привычка записывать свои идеи в тетрадь, которую он всегда держал при себе. Но эти заметки делались не только для памяти. Просмотрев десятки страниц, начинаешь понимать, как Бетховен разрабатывал первоначальный замысел и обогащал его, связывая с другими идеями. Я хочу показать читателю не только, как творит гений, но и почему конечная идея с музыкальной точки зрения выше исходной. Этого не сделать ни с одним другим музыкальным титаном. Помнишь фильм «Амадей»?
— Прекрасно помню.
— Сальери пришел в изумление и, разумеется, позеленел от зависти, когда Констанца дала ему рукопись Моцарта, в которой не было ни единой помарки, ни одного исправления. Сальери говорит буквально следующее: «Не had simply written down music already finished in his head. Page after page of it as if he was just taking dictation».[10]
— Ты запомнил диалог по-английски?
— А как ты думаешь? Я видел этот фильм на DVD раз двадцать. И это не выдумка сценариста, потому что Моцарт сочинял музыку с необыкновенной, сверхъестественной легкостью. Этого не скажешь о Бетховене. Его произведения рождались в муках.
К ним подошел Энцо с двумя тарелками пасты, и Даниэль под испытующим взглядом мэтра поспешил попробовать новый соус с овечьим сыром.
Подержав его во рту, как будто дегустируя вино, Даниэль изрек:
— Мне больше нравится соус с трюфелями.
— Я заберу тарелку?
— Нет, дадим ему шанс.
Когда довольный Энцо удалился, Алисия спросила:
— А что тебе пришло в голову относительно этой таинственной нотной записи?
— Побойся бога, дай мне хотя бы пару дней на размышление. Знаешь, сколько существует разных способов шифровки текста с помощью нот?
— Приведи мне хотя бы один пример.
— Например, когда ноты обозначаются буквами. В немецкой записи…
— Ты мне уже об этом говорил, — перебила его Алисия. — Хорошо, предположим, что ноты — это буквы. Что тогда у нас получится?
