земель нового, европеизированного побережья Балтики. Они поглотили коренные народы и изменили их положение, а также маргинализовали язычество. Как и другие средневековые государства, эти государства не отличались внутренней сплоченностью. Процессы поглощения, установления новых связей и интеграции населения не были там ни целостными, ни завершенными. Слабые стороны их структуры сохранялись из-за корпоративного принципа Конфедерации и толерантности Великого княжества к разнообразию, а также к последствиям этих явлений. Общая цель в основном была там побочным продуктом воли сильного лидера, склоняющего своих последователей к совместным действиям. Если личные амбиции лидера снижались, то же происходило и с общими усилиями. Классовое сознание (в современном смысле) встречалось редко. Восстание Юрьевой ночи (1343–1345) в Эстонии, когда Ливонский орден пытался выгнать из страны датчан, а множество эстонских крестьян попробовали избавиться и от тех, и от других, было аномальным явлением. Фактически, подобных восстаний не было в Средневековье ни в Литве, ни в Латвии; недовольство крестьян выражалось чаще всего в побегах, а не в каких-либо насильственных действиях. Население этих государств защищало свое положение: верхушка — свой статус и земли, а крестьяне — местные общины и традиции. Перемещения населения были постоянными, но масштаб их незначителен. Занятия торговлей и коммерческой деятельностью вынуждали некоторых покидать родные места. Рост городской экономики породил потребность в работниках, выполняющих многочисленные функции по ее поддержанию, то есть занятых строительством, изготовлением транспортных средств, уборкой, ремонтом, — и наниматели при этом не интересовались, откуда родом их рабочая сила. Те, кому принадлежала власть, продолжали вовлекать друг друга в военное дело и нуждались в армии для отражения вторжений и набегов. Большая часть пехоты рекрутировалась из крестьян, невзирая на их происхождение. Землевладельцы также переселяли своих крестьян, чтобы обеспечить лучшее распределение рабочей силы. Общие результаты этих незначительных передвижений сельского населения состояли в том, что некоторые крестьяне приходили и уходили, селились в новых местах, принося с собой новые языки и диалекты и в конечном итоге разрушая изоляцию, характерную для немобильных общин. Тем не менее партикуляризм оставался основной характеристикой Ливонской конфедерации, а усилия литовских великих князей, направленные на то, чтобы создать великую державу путем территориальной экспансии и династических браков, просто привели к появлению более значительной территории, на которой также процветал партикуляризм.
3. Новый порядок меняет очертания (1500–1700)[7]
Европа, частью которой с XIII столетия вынужденно стало восточное побережье Балтики, сама переживала значительные перемены. Великая борьба между светскими правителями и папством за верховную власть завершилась в пользу монархий, и к XV в. монархи начали осознавать важность династий и эффективного внутреннего управления. Поскольку старые феодальные связи между сеньорами и вассалами слабли, сеньоры не могли более надеяться на сохранение лояльности подданных лишь на основании личных связей. Служилые люди, получавшие земельные пожалования, стали превращаться в землевладельческую аристократию, одновременно открывая для себя все выгоды передачи владений по наследству и преимущества прикрепления «своих» крестьян к земле. Города превращались во все более и более могущественную и независимую политическую силу по мере того, как торговля с дальними странами и предпринимательство создавали новые формы личного обогащения.
Западная церковь по-прежнему (по крайней мере, номинально) несла ответственность за спасение душ человеческих, но, поскольку она активно вмешивалась в светские дела, ее деятельность стала критически оцениваться реформаторами — такими, как Джон Уиклиф и Ян Гус, — крайне обеспокоенными коррумпированностью духовенства и громадными богатствами церкви. Вселенские соборы в Констанце (1414–1417) и Базеле (1431–1449) предпринимали попытки утихомирить реформаторов, но волнения продолжались. Богатство стало цениться больше, чем земля, но стремление к территориальному контролю оставалось сильным как на государственном, так и на личном уровне. На самом деле экспансионистские тенденции стали даже нарастать, поскольку европейские государства продолжали соревноваться в могуществе посредством территориальных захватов и выказывали стремление к подчинению соседних и даже удаленных территорий. Государства восточного побережья Балтики — Ливонская конфедерация и Польско-Литовский союз — теперь являлись частью этой европейской системы и потому ощущали на себе влияние всех этих изменений и вынуждены были на них реагировать. Но простой народ Балтийского побережья, особенно в сельской местности, почувствовал их далеко не сразу; его повседневная жизнь, состоящая из повторяющихся циклов сельскохозяйственного года и обязательств, накладываемых низким социальным статусом, шла в более медленном темпе, и потому они сталкивались со сменой обычаев лишь тогда, когда их вынуждали к этому господа.
Само расположение Балтийского побережья на краю западного христианского мира делало его в XV в. уязвимым в контексте территориальных амбиций нескольких будущих могучих держав. На востоке одной из них было Великое княжество Московское, которое стремилось к доминированию на землях Киевской Руси; другой была турецкая Османская империя, взявшая в 1453 г. Константинополь и положившая конец долгой истории Византийской империи. Из всех народов побережья Балтики наибольшие основания для беспокойства были у Польско-Литовского государства, поскольку предпринятая ранее успешная экспансия Великого княжества Литовского на восток и юго-восток привела к глубокому продвижению в глубь тех территорий, на которые теперь претендовала Москва. Если бы продвижение Османской империи продолжилось в северном направлении и привело к захвату Венгрии, Трансильвании и Молдавии, то турки оказались бы опасным южным соседом. Таким образом, угрозы с юга и востока в то время казались намного более опасными, чем с запада; Германская империя казалась удовлетворенной существующими границами, по крайней мере на конкретный момент.
Даже в этих условиях западноевропейские страны никоим образом не стремились к мирным способам укрепления государства, располагая значительными территориями и населением. К середине XV в. Европа восстановилась после эпидемии чумы («Черной смерти»), постигшей ее веком ранее, и в крупнейших государствах отмечался значительный прирост населения. В этот период население Англии составляло 3–5 млн человек, Германской империи — около 20 млн, Швеции — около 750 тыс. человек. По сравнению с этим цифрами население стран восточного побережья Балтики выглядит крохотным. Пользуясь методом подсчета населения на квадратный километр, можно увидеть, что на 1500 г. население Ливонской конфедерации составляло примерно 654 тыс. человек — включая 360 тыс. говорящих на латышском языке и 250 тыс. носителей эстонского языка. Для Литовского княжества потребовался тройной подсчет: в границах Великого княжества проживало около 500 тыс. литовцев; тогда как во всем Великом княжестве Литовском насчитывалось около 1,3 млн жителей, а на объединенных территориях Польши и Литвы в 1500 г. проживало несколько менее 4 млн человек. Разумеется, эти цифры в значительной степени являются умозрительными, так как переписей населения в те времена не проводилось, однако и они полезны с точки зрения сравнительной оценки. Они также позволяют предположить, что трудности, с которыми столкнулась Европа в период 1200–1500 гг., затормозили рост населения. Оценки на середину XIII в. указывают нам такие цифры, как 150 тыс.
