Гигант осторожно подстриг ему волосы и бороду, помог умыться, затем вместе с носилками вынес на улицу. В ночной деревне царило оживление. Молодые люди, в том числе девушки, размещали паломников в центре площади, выстраивая носилки и инвалидные кресла широким полукругом. Справа и слева полыхали небольшие костры, защищая больных от довольно прохладного ветерка, доносящегося со стороны реки. Боеву показалось, что на площади собралось почти всё взрослое население деревни, причем возглавляемое зачем-то группой пожилых воинов с церемониальными копьями и щитами. Вскоре кто-то затянул песню, и остальные тут же подхватили ее. Однообразная мелодия с повторяющимся рефреном больше напоминала молитву, с помощью которой собравшиеся словно готовили себя к таинству грядущего чуда.
Песнопение крепло с каждой минутой, и постепенно даже Владимир Васильевич начал повторять немудреные слова:
— Хам рабере амге сулу, бен шабере умке дулу, зах решенте уге нар, шим муэрте ромне тал…
Осознав, что это не что иное, как призыв кого-то невидимого и могучего прийти и спасти их, он попробовал замолчать, но с ужасом обнаружил, что рот ему не повинуется! Мало того, руки тоже начали непроизвольно отбивать такт в унисон четким звукам хлопков и ритмичному стуку древков копий…
Уже алая, прорезанная тонкими штрихами облаков заря обрисовала контуры деревьев на противоположном берегу реки, а несущиеся с площади страстные призывы по-прежнему оставались безответными. Ровный строй песни постепенно сломался: теперь каждый сам по себе, стараясь перекричать других, просил о явлении чуда, звал на помощь, молил о спасении… Старпом вдруг подумал, что оказался участником всего лишь грандиозной мистификации: «Все мои мучения были напрасны! Я так и останусь никчемным калекой до конца жизни…» От жалости к себе слезы хлынули из глаз, и он не сразу заметил, что ровно так же рыдают и все остальные.
Вой и жалобные стенания, плывущие над речной долиной, достигли, казалось, высшей степени накала, когда из-за кустов за мостом появились наконец неверные, колеблющиеся в воздухе огоньки. Вскоре показалась и небольшая процессия, четыре участника которой несли прикрепленные к шестам керосиновые фонари. Вопли и причитания на площади мгновенно стихли, наступила оглушительная по своей непривычности тишина. Вот послышалась дробь барабана, предваряющая приближение процессии, вот фонарщики подошли к опорам моста, вот вышли на середину его… Слезы мгновенно высохли, и Владимир Васильевич смог разглядеть высокую фигуру одетого в черный балахон мужчины, уверенно шагавшего впереди всех. Правой рукой он сжимал длинный посох, а на согнутой левой нес сложенное цветастое покрывало.
Ступив на площадь, фонарщики погасили свои светильники. Человек в черном вышел вперед и высоко поднял руку с посохом, предварительно сдернув с него, как показалось Боеву, что-то вроде небольшого матерчатого набалдашника. Замерев в столь величественной позе, он на какое-то время словно превратился в первобытное изваяние.
— У-у-у-у-м-м, — начал нарастать в толпе утробный звук.
— У-и-и-и-а-а, — вплелись в него женские голоса.
— Ы-ы-ы-ы-а-а — нестройно поддержали больные.
Постепенно этот примитивный гул слился в единый, общий стон нетерпения и надежды. Широко раскрытые рты, возбужденно расширенные глаза, крепко стиснутые кулаки — всё указывало на страстное ожидание чуда. Вдруг скопившаяся у горизонта облачная пленка словно лопнула, вынырнувший из нее краешек солнечного диска озарил окрестности, и тут же на конце вскинутого посоха вспыхнула ослепительно сверкающая звезда, заставив собравшихся непроизвольно вскинуть руки к глазам. Площадь немедленно огласилась восторженными криками. Заскрипели опрокидываемые кресла и носилки — выкрикивая несвязные восклицания, пациенты и их сопровождающие в едином порыве устремились к чудотворцу. Те, кто не мог идти, передвигались на коленях, кого-то несли на руках, кто-то полз, оставляя за собой клубящуюся пыльную дорожку… А те, что не могли даже пальцем шевельнуть, продолжали громко завывать, стараясь хоть таким образом привлечь к себе внимание чудодея.
Крепкие руки молодых добровольцев подхватывали немощных и увечных, поочередно подводя или поднося к спасителю. Тот накидывал на голову каждого покрывало, сверху прочерчивал сверкающей верхушкой посоха что-то вроде размашистой пентаграммы и тут же передавал больного своим помощникам. Те незамедлительно укладывали пациента на расстеленные на земле полотнища и начинали энергично разминать его ожившие конечности. Все действо продолжалось не более получаса, но результаты оказались поистине ошеломляющими. Из трех десятков калек, совсем недавно совершенно не способных к самостоятельному передвижению, не менее полудюжины уже уверенно держались на ногах! Еще около десяти парализованных хотя и сидели по-прежнему в креслах, тем не менее, издавая радостные возгласы, гордо демонстрировали окружающим свои обретшие подвижность руки и ноги.
Владимир Васильевич же всё это время оставался лишь зрителем: окружившие его плотным полукольцом носильщики-конвоиры ни разу даже не попытались пробиться с ним к лекарю. Не понимая причины столь странного их поведения, старпом попытался разглядеть выражение лица Мунги: тот невозмутимо наблюдал за происходящим, маячивший рядом с ним кафр тоже не сводил глаз с колдуна.
Решив поначалу, что сеанс массового излечения уже закончился, Боев, проследив за их взглядами, понял, что ошибся. Расходиться народ явно не торопился: отхлынув с центральной части площади, людская толпа расположилась вдоль реки. Задымили костры, заскворчало раскаленное масло на громадных медных сковородах, в воздухе поплыл щекочущий обоняние запах жареного мяса.
Тем временем свита колдуна принялась возводить что-то вроде просторной палатки. Ловкие мужские руки умело забросили на мощный сук ближайшего дерева несколько веревок, после чего стали с их помощью подтягивать кверху большие полотнища ткани. Причем если на купол шатра пошла плотная зеленоватая материя, то для «стен» использовали полупрозрачную, позволяющую наблюдать за происходящим внутри. Увы, долго любоваться импровизированным строительством старпому не позволили. Повинуясь чьему-то безмолвному знаку, носильщики неожиданно подхватили его носилки и перенесли ближе к основной массе паломников. Здесь было довольно шумно, дым от костров щипал глаза, но имелось и одно неоспоримое преимущество — спасительная тень.
Здоровяк Гансези и один из носильщиков занялись разведением костра, а кафр, недовольно ворча, отправился к реке за водой… Исчезнувший же куда-то Мунги присоединился к ним лишь в конце трапезы. Позавтракав, долго и пристально разглядывал подчиненных, словно выбирая самого достойного. Затем встал и приглашающе кивнул кафру. Тот торопливо вскочил и засеменил за удаляющимся командиром. Остановившись метрах в двадцати, оба принялись что-то жарко обсуждать, время от времени бросая озабоченные взгляды на старпома.
В этот момент со стороны моста донесся глухой стук барабана. Паломники тут же засуетились, в срочном порядке погасили многочисленные костры и, подхватив пожитки, поспешили вернуться на деревенскую площадь.
Вторая часть мистерии неуловимо напомнила Боеву врачебный обход: колдун (надев, правда, устрашающую резную маску), на сей раз сам отправился осматривать страждущих. Впереди, выдавая бодрую дробь, вышагивал юноша с барабаном, вслед за ним помощники лекаря осторожно несли на палке чан с водой, замыкал шествие (в окружении подручных, держащих над его головой большой двуручный зонтик) сам кудесник.
