взглядом, которым в детстве выпрашивал у Феклы буквально все что угодно, и Евжена ожидаемо покраснела и глупо заулыбалась, так что я обязана была вмешаться.
— Я против. Пошел вон отсюда. У тебя будут такие проблемы, если кто-нибудь из преподавателей тебя здесь увидит. У нас, — я жестом обозначила себя и Евжену, — будут проблемы. Не говоря уже о том, что у тебя есть своя комната. Что с ней не так?
— Тебе-то хорошо говорить, девочек поселили по трое. А нас — по четыре человека в комнате!
— Нас бы тоже было четверо, но четвертым у нас шкаф Евжены.
— Хе-хе, — заулыбалась Евжена.
Платон не выглядел убежденным.
— И словно мало того, что ногу невозможно вытянуть, чтобы случайно не подставить кому-нибудь подножку…
— Ты это специально делаешь, я уверена.
— Знаешь, кто мои соседи?
— Цесаревич Иларион? — предположила я.
Это было невероятно предсказуемо.
— И?
— И еще какие то достойные молодые люди?
— И Змеев с Хилковым, — поиграл бровями Платон.
Евжена испуганно охнула.
Еще бы.
Какому идиоту пришла в голову эта чудесная идея — поселить вместе двух парней, которые не просто на дух друг друга не переносят, а натурально желают друг другу смерти. Это же элементарная логика, тут даже мозгами особо шевелить не нужно, в каком глухом лесу живет комендант?
И словно одного этого мало — он поселил там же Платона и цесаревича Илариона, которые мало того, что между собой не ладят, так еще и со Змеевым теперь на ножах.
Если к концу дня академия останется цела, это уже можно считать удачей.
— О, — присвистнул Платон с интересом наблюдая за моим шокированным выражением лица, — вижу, теперь ты меня понимаешь. Просто представь, у одной стены кровать Змеева, чуть подальше кровать Хилкова, и посередине — моя. Могу поклясться, что видел, как ночью надо мной пролетел кинжал. А что, если в следующий раз позер не докинет?
— А в этот раз он докинул?! — не сдержалась Евжена. — Неужели княжич Змеев убил князя Хилкова?
Да, ничего не скажешь, отличное начало учебного года.
Платон крутанул головой в ее сторону.
— Что? — нахмурился он. — Нет. С Хилковым все в порядке. Было. Когда я уходил.
— Цесаревич Иларион в отличии от тебя не жалуется.
— Его Ослейшеству-то хорошо, у него кровать под окном, только лежит и морали читает. Я туда не вернусь, — Платон снова повернулся ко мне.
— А придется, — сказала я.
— Почему? Я хочу жить здесь, твоя соседка не против, чтобы я жил здесь.
— Я такого не говорила, — попыталась возразить Евжена, но Платон не дал ей и слова вставить.
— А ты, сестренка, меня любишь и точно не хочешь, чтобы я так бесславно погиб, — самодовольно протянул он. — По-моему, вопрос решен.
— Эта кровать уже занята.
— Кем?
Я пощипала себя за переносицу, чтобы успокоиться. Весь этот разговор с самого начала не имел никакого смысла. Никто не разрешит Платону жить в одной комнате с девушками, какую бы сцену он ни закатил по этому поводу. Куда скорее его просто выкинут из академии.
Он это знает.
Я это знаю.
О чем мы вообще спорим?
— Нашей соседкой. Которая задерживается по семейным обстоятельствам. Но она обязательно приедет. И ей нужно будет где-то жить. Понимаешь?
— Я с радостью уступлю ей свою кровать.
— Ты только что сказал, что находиться в твоей комнате опасно для жизни! Неужели тебе совсем не жалко бедную беззащитную девушку, которую ты хочешь обречь на такие страдания?
Платон задумался.
В романе раскрытию его характера была посвящена значительная часть повествования. Платон редко заботился о себе. Он стойко сносил все удары судьбы, несправедливое отношение и жестокость, но он никогда не мог пройти мимо другого человека, угодившего в беду.
И сейчас я пыталась сыграть на его лучших чувствах. Одна только мысль о том, чтобы поставить кого-то в столь опасное положение должна была глубоко задеть Платона. Его чувство справедливости не могло позволить ему и дальше сидеть сложа руки. Он должен был встать, вернуться в свою комнату и попытаться как-то урезонить своих соседей, пока они не втянули в свое противостояние кого-нибудь еще.
Вот только.
— Да нет, не особо, — наконец сказал он. — Почему мне вообще должно быть ее жаль? Я ее даже не знаю.
Ох, подумала я, это ты сейчас так говоришь, но просто подожди, просто подожди, я мысленно прикинула, сколько времени у нас осталось до завтрака, просто подожди буквально полчаса.
* * *
— Почему ты сидишь за нашим столом? — приподняв бровь поинтересовался Платон. — Разве ты не должен сидеть со своими друзьями? Которых у тебя так много.
По дороге в столовую мне удалось причесать его и перевязать ему галстук, так что теперь он выглядел пусть и усталым, но по крайней мере не походил на призрака.
— Именно потому что у меня их так много, — Иларион сердито ткнул в его направлении вилкой, — я не могу сидеть с ними. Чтобы не обидеть никого из них, ясно? Я не жду, что кто-то вроде тебя поймет.
Столовая была достаточно большой, светлой и просторной, с множеством мелких столиков, рассчитанных на пять-шесть человек. За одним из них мы и сидели. Мы пришли одними из последних, так что свободным был только столик возле дверей.
И справедливости ради — когда мы вошли, Иларион уже сидел за ним.
Последним к нам присоединился и Лукьян Хилков.
Подойдя к нашему столу он нерешительно затормозил, должно быть, сомневаясь в том, что мы будем рады его компании, но Платон, едва заметив соседа по комнате, с силой дёрнул его за рукав и усадил рядом.
Наверное, он надеялся на то, что Лукьян не удержит поднос, и каша окажется на голове у цесаревича.
— Куда ты умотал с самого утра? — поинтересовался Платон.
— Я ходил на утреннюю молитву в академическую часовню.
— М, да? Надеюсь, ты молился о том, чтобы от нас отселили психопата и нытика.
— Не совсем, — улыбнулся Лукьян.
— Эй! — до глубины души оскорбился цесаревич.
Это было невероятно тоскливое зрелище.
Я встретилась взглядом с Лукьяном Хилковым, который все это время смотрел на меня.
Мне стало немного неловко, но он только едва заметно приподнял уголки губ в намеке на улыбку.
Евжена хлопнула ладонями по столешнице, привлекая внимание. Ее взгляд остекленел.
— Я влюблена, — пробормотала она.
Я выронила изо рта кусок бекона.
Платон склонил голову набок.
Все это время молчаливо намазывающий на булку масло Лукьян Хилков посмотрел на нее так, словно у нее выросла вторая голова.
— В меня, — без тени сомнения кивнул сам себе Иларион.
Взгляд Евжены прояснился.
— Что?! Нет!
— Как
