Предшественники Алера отстроили замок, не уступавший Ковинго в древности. Готфрид коснулся меча и понял: клинок помнит. Тогда кровь лилась рекой, Добендье напился вволю.
Зарубив Кашона, Арант на год ушел на восток. Грелльнер тем временем раздул вражду, науськивая, сводя на нет все попытки примирения Близнецов. Турек вернулся на Карато другим человеком. Чем он занимался все это время, осталось тайной, но он больше не был молодым героем. Он стал Меченосцем, одиноким убийцей без дома и друзей — не человеком, но стихийной силой.
С неумолимой яростью он преследовал и умерщвлял колдунов и одной, и другой стороны, едва ли прикидываясь чьим-то союзником. Легенда о Туреке родилась после его возвращения на Запад меньше чем за год. С высоты столетий она кажется историей многих лет, ибо невозможно успеть столь многое за столь короткий срок.
Арант не дожил до двадцати, и его гибель приписали гному.
Готфрид посмотрел на розовый гранит башен и вздрогнул, но не от холода. Снова судьба ведет его по следам Турека, выжженным, врубленным в мир. И куда — не к подобной ли участи?
За левым плечом послышался тихий смешок. Готфрид мгновенно развернулся, схватившись за эфес — ничего. Должно быть, тоалов дух. Он совсем забыл про назойливого мертвеца. А ведь тот мог и воспользоваться его растерянностью, влезть внутрь, захватить. Юношу передернуло, и невидимый спутник снова хохотнул.
Меченосец сплюнул в сердцах, потер замерзшие ладони. Ощущал ли Арант себя так же? Чувствовал ли, как давит мир, как остается лишь прямая дорога между стенами реальности, сходящимися не в перспективе, а по-настоящему? Есть ли выбор? Рогала, Алер, Нерода с тоалами, томительное выживание изо дня в день — вот и все, о чем остается думать и тревожиться. Впереди — тупик, и из него не выбраться. Злись не злись, деваться некуда. Может, оттого Турек и стал столь замкнутым и диким, а история, будто в насмешку, превратила его неистовую ярость в героизм?
Пока Готфрид не достиг и не свершил ничего, если не считать подвигом убийство сестры. Но наверняка силы, играющие им, припасли что-нибудь грандиозное.
За плечом снова хихикнул тоал.
Пробраться по Вентимилье незамеченным было непросто: она оказалась плотно заселенной, возделанной, изобилующей селами и усадьбами страной. Ни клочка свободной земли, все расчерчено, поделено и обжито. Прятаться негде. Дворянство и маги, из которых миньяк набирал офицеров, обитали в низких угрюмых замках, окруженных крестьянскими хибарами, будто наседка — цыплятами. Крепости стояли близко, в виду друг друга. Владения разделялись дорогами, проложенными по насыпям.
Вентимилья была государством, слепленным из долгой череды военных успехов и одержимости порядком. Все вокруг, как на раскрашенной картинке, аккуратненькое, чистенькое. Даже участки леса словно парки: по ровному квадратику в каждом владении. Все на своих местах: и дома, и деревья, и люди.
Как странно, в Гудермуте учили детей, что миньяк — коварный разрушитель, грабитель, провозвестник хаоса. Толика правды в этом есть, однако разруху юноша видел лишь за границами вражеской страны.
Со временем Готфрид приспособился укрываться; лошадь оставил почти сразу, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он шел по ночам, днями спал в рощах или под мостами. Преодолев с сотню миль, юноша заключил: вот уж воистину, что добром покажется, а что злом, от угла зрения зависит. Территория противника оказалась мирным, счастливым, процветающим краем, а вовсе не адом земным, как учили в Гудермуте.
Но украденные Добендье души напомнили: и сейчас, неспособный обозреть полную картину, он судит однобоко. Красота и ухоженность достались недешево, а всей страны он еще не видел. Из убитых им вентимильцев лишь немногие жили среди этой благодати.
Множество мнений и памятей сбивали с толку. В конце концов Готфрид решил просто наблюдать, не делая выводов.
Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Путник проскользнул мимо Лобендо и Бозеда и приблизился к Сентурии. Во всех трех городах, по слухам, гнездилось чернейшее колдовство. Правда ли это, юноша определить не смог.
Столица была огромной, с населением за миллион — большем, чем во всем Гудермуте. Как же столько людей собралось в одном месте?
В двухстах милях за ней, на северо-востоке, к подножию Хромогских гор прилепился город Дедера. Говорили, где-то среди богатых рудами ущелий Хромога и прятался вход в пещеру, найденную Алером. А та вела к подземельям, укрывшим несчетные колдовские сокровища. Готфриду это место казалось исполинским собранием зла, хранилищем всего древнего чародейства.
Именно туда, не отдавая себе отчета, он и шел. Там находились вожделенные сведения о Нероде, тоалах, Зухре, о Добендье. Там, где же еще?
К востоку от Сентурии долгое везение изменило путнику. После стольких миль и недель в поисках хоть сколь-нибудь безопасной дороги вдруг попался лес. Ухоженный, причесанный, но все же лучшее укрытие на всем пути от Карато. Местами заросли были почти дремучими. Завлекательно, но тревожно. Попахивает охотничьими угодьями. С другой стороны, можно идти при свете дня — впервые с тех пор, как покинул Ниргенау.
Однажды около полудня скитальцу почудилось, будто вдалеке запели рожки. Юноша замер, прислушиваясь. Нет, ничего, всего лишь показалось. Поколебавшись, он двинулся дальше.
Через час призыв повторился, причем куда ближе. Теперь сомнений не осталось. Белки зашуршали по веткам, кролики заметались, сверкая белыми подхвостьями. Впереди мелькнул олень, за ним — кабан. Оба, завидев человека, бросились наутек.
— Лучше спрятаться, — пробормотал Готфрид и побежал за животными.
Найти бы заросли погуще, но настоящих дебрей не попадалось. За оленем не успел — ноги подвели, еще и запыхался. Приметил пещеру, сунулся внутрь и тут же бесславно удрал, уткнувшись в медведицу с потомством.
Рожки запели снова — охота близилась. Кого же травят? Точно не его: звук доносится спереди. Даже Алер не отважился бы оповестить Меченосца о своем прибытии. Увы, дура удача вздумала изменить.
Что делать? Нужно скорее куда-то деваться! А, вот подходящий дубок. Юноша вскарабкался на дерево, раскачался и перемахнул на соседнюю березку, затем поднялся до толстого сука и перепрыгнул с него на неимоверно огромный дуб — наверное, прадедушку первого. Он устроился на ветвистой развилке в шести десятках футов над землей и принялся смотреть на протекавший неподалеку ручей.
Снова рожки, но песьего лая неслышно — отлично. Значит, след не возьмут, даже если уткнутся в его укрытие. Дудки не унимаются… А вот и добыча — измученная, ковыляет к ручью, задыхается.
— Девушка, — прошептал Готфрид, свесившись с дерева, чтоб лучше видеть.
Оборванная, исцарапанная, в синяках — и едва ли старше его. Вполне симпатичная. Остановилась зачерпнуть воды, ступила в воду и двинулась вниз по течению. Значит, головы от страха не потеряла.
Вдруг, поскользнувшись, беглянка не удержала равновесие и шлепнулась в ручей, взвизгнув от отчаяния и боли. Она забарахталась, пытаясь встать, но перетруженные мышцы и вывихнутая щиколотка не позволили.
