усами и бритым подбородком. — Это чего же теперь будет, братцы⁈ — закричал он, привлекая внимание случайных прохожих, выходящих из ворот.
Люди останавливались, собирались в толпу, шушукались и испуганно глазели на Василинку, показывая на девчушку пальцами, словно на вылезшего из могилы Упыря.
— Проклянет нас теперь всем чохом Лесная Ведьма! Вместо одной девки всем народом в сырую землю ляжем! — продолжал нагнетать охранник. — Изойдем перед смертью кровавым поносом…
— Слышь, уважаемый! — Я, спрятав девчушку за свою спину, шагнул вперед. — Чего народ будоражишь понапрасну, баламошка? Если сам от страха в штаны наложил, нечего остальных граждан кровавым поносом стращать…
— А ты кто таков будешь, старик? — насупившись и схватившись за меч, спросил мужик.
— Я-то? Так, человек прохожий… — максимально уклончиво ответил я. Буду я всякому трусливому дерьму свою полную биографию выкатывать.
— Эй, прохожий — проходи! — рыкнул храбрец, взмахнув поеденным ржой мечом у самого моего носа. Он еще и за оружием не следит, баклан. Был бы я его командиром, он бы у меня с губы не вылезал!
— А то что? Эх, пока не получил? — ядовито отозвался я, припомнив слова известной песни Вити Цоя, оказавшиеся как никогда в тему.
— Вот именно, дед! — Выставив перед собой меч, толстяк «пошел в атаку». — Проваливай отсель, пока цел!
— Дядька Курбат[4], — неожиданно выскочил поперед меня парнишка, — а этот дед вчерась Стригу самолично извел! Да так, что от неё и живого места не осталось!
— Как Стригу извел? — Опешил пузан, переводя ставший вдруг испуганным взгляд с Первуши на меня и обратно. — Быть… т-того не может… — промямлил он, стремительно потея. — Не было и нету у нас сильномогучих Богатырей, способных Лесную Нежить известь! А тут какой-то тощий дед без порток! Не-е-е… — Мотнул он головой, отчего его тройной подбородок задрожал, разбрызгивая стекающую по лицу жирную соленую влагу. — Курбата на мякине не проведешь!
— Да убил он Стригу, дядька Курбат! Чем хошь поклянусь! — Не сдавался Первуша, тоже напирая на толстяка. — Люди добрые, — обратился парнишка за поддержкой к толпе, — я истиную правду говорю! Нет больше проклятой Ведьмы! Своими собственными глазами все это видел! И логова её нет! И Идолища поганого! Никто больше не будет вашими детьми и родней откупаться! Радуйтесь, люди! Нет больше Ведьмы!
Собравшаяся толпа загомонила, зашумела, а после в воздух полетели шапки. Народ реально поверил пацану.
— Качай чужеземца, братцы! — закричал кто-то из толпы, и ко мне кинулись дюжие мужики.
— Да не надо, ребятки… — Попятился я, пытаясь отбояриться.
Но не тут-то было, меня подхватили на руки и начали подбрасывать в воздух, что-то радостно скандируя.
— Только не уроните, хлопцы! — «слезно» попросил я. — Дедушка старенький уже, расшибиться легко может… — Ага, расшибешься тут с моей регенерацией.
Натешившись вволю, меня отпустили и поставили на ноги.
— Что ж ты сердешный, совсем без штанов-то? — вопросила какая-то сердобольная старушка, прикрыв мои голые худые ноги снятым с себя передником, под которым обнаружилась еще куча юбок. — Хоть прикройся мальца, а то срамота одна…
— Чеб ты понимала, бабка Пёка! — С укоризной взглянул на старуху спасенный мною паренек. — Его карга в свою Колдовскую печь засунула — вот и сгорела не ём одёжа! А где же мы в лесу новую-то найдем? Ась?
— К тивуну пойдем, братцы! — закричал кто-то из мужиков. — Такую радость надо отметить, как следует! Пусть столы для народа накрывает!
— Тебе бы только выпить, пьянь подзаборная! — ответил ему недовольный женский голос, видимо законной супруги. — А дома крыша не латана, забор не правлен, сено не кошено! А ему бы только за накрытым столом на грудь принять!
— Замолчи, дура! — рявкнул тот же мужик. — Новую беду накличешь! Радоваться надо, соседи! Добру весть Первуша принес! У меня сестренку родную клятой Ведьме скормили, а у тебя, Марфушка дядька через то сгинул!
— А у меня брата отдали!
— У меня свояка!
— Деда…
— Соседа…
Ни одну семью в городище не обошла давняя беда. Да и шутка ли сказать — не одну сотню лет собирала чертова Стрига в этих краях кровавую дань. А ведь могли бы попробовать всем миром удавить ненасытную Тварь. Но, похоже, боялись собственных древних сказок и баек, предпочитая откупаться от людоедки малой кровью.
[1] Стихотворение М. Ю. Лермонтова «И скучно и грустно, и некому руку подать».
[2] Наименования племен, проживающих в древние века на территории Москвы и Московской области.
— Мещера́ или мещёра — древнее финно-угорское племя, вошедшее в состав Древнерусского государства и растворившееся в русской и эрзянской народностях.
— Ме́ря, меря́не — летописное племя, древний финно-угорский народ, проживавший в том числе северной и восточной частях Московской области.
— Вя́тичи — восточнославянский племенной союз, проживающий в VIII—XIII веках в том числе на территории современной Московской области.
— Кри́вичи— союз восточнославянских племён, существовавший в VIII—XII веках.
[3] Гла́диус или гла́дий — древнеримский короткий колющий солдатский меч (до 60−70-ти сантиметров длиной (длина в разные эпохи была разной)), носился у правого бедра военнослужащего рядового состава.
[4] Курбат — толстяк, карапуз, древнерусское прозвище.
Глава 10
Толпа дрогнула, подхватила меня с собой и начала медленно втягиваться в ворота. Люди возвращались в городище, позабыв о своих повседневных обязанностях. Но их лица, и я это прекрасно видел, светились настоящей радостью и счастьем. Они весело гомонили, хлопали друг друга по плечам, тепло обнимались. И часть этой всеобщей теплоты с лихвой доставалась и мне.
А как иначе? Ведь я был для них самым настоящим былинным Богатырем, Героем и Истребителем Нечисти, после подвига которого их жизнь должна была измениться самым кардинальным образом. Наконец, не справившись с переполнявшими их чувствами, люди вновь подхватили меня на руки (несмотря на мои возражения) и понесли на своих плечах к дому тивуна — главы этого поселения.
Меня стремительно тащили по единственной улице городища, мощеной камнем, громко распевая песни, веселясь и перекрикивая друг друга. Домишки местных жителей были в основном небольшими и бревенчатыми, украшенными филигранной резьбой. Наконец, толпа достигла небольшой площади, прямо на которую выходило высокое крыльцо дома городского головы, который отличался от остальных домишек не только своими размерами — был больше и основательнее, но куда и богаче
